Принцесса Клевская (сборник)

– Мы расстаемся, дочь моя, – сказала она, протягивая руку принцессе. – Та опасность и нужда во мне, в которых я вас оставляю, усиливают мою скорбь оттого, что я должна вас покинуть. Вы питаете склонность к господину де Немуру; я не требую, чтобы вы мне в этом признались – я уже не в том состоянии, чтобы воспользоваться вашей искренностью и наставлять вас. Я давно заметила эту склонность, но сначала не хотела вам о ней говорить, чтобы вы не заметили ее сами. Теперь она вам слишком хорошо известна, вы на краю пропасти; нужны большие усилия и жестокие меры, чтобы вас удержать. Подумайте о своем долге перед мужем, подумайте о своем долге перед самою собой, вообразите, что вы можете потерять добрую славу, которую обрели и которой так желали. Наберитесь сил и мужества, дочь моя, покиньте двор, заставьте мужа увезти вас; не бойтесь принимать слишком суровые и слишком трудные решения, как бы ужасны они вам ни казались поначалу – впоследствии они будут легче, чем беды запретной любви. Если бы другие доводы, кроме доводов добродетели и долга, могли вас подвигнуть на то, чего я желаю, то я сказала бы, что будь на свете что-то, способное омрачить то блаженство, на которое я уповаю, покидая сей мир, то это было бы зрелище вашего падения подобно другим женщинам, но если вам суждено такое несчастье, я встречу смерть с радостью, чтобы не быть ему свидетельницей.

Принцесса Клевская орошала слезами руку матери, которую сжимала в своих, и госпожа де Шартр, также растроганная, произнесла:

– Прощайте, дочь моя, закончим разговор, который слишком волнует нас обеих, и помните, если можете, все, что я вам сказала.

Выговорив эти слова, она повернулась на другую сторону и велела дочери позвать служанок, не желая больше ни слушать, ни говорить. Нетрудно вообразить, в каком состоянии вышла принцесса Клевская из спальни матери, а госпожа де Шартр отныне заботилась лишь о приуготовлениях к смерти. Она прожила еще два дня, и во все это время не пожелала снова увидеть дочь – единственное существо на земле, к которому была привязана.

Принцесса Клевская была в самом глубоком горе; муж не расставался с ней и, как только госпожа де Шартр испустила последний вздох, увез ее в деревню, чтобы она была подальше от того места, которое только растравляло ее скорбь. Скорбь эта была необычайна: хотя больше всего в ней было нежности и благодарности, но и для нужды в матери, чтобы обороняться от господина де Немура, в ней находилось место. Принцесса Клевская ощущала себя несчастной оттого, что осталась наедине с собой в ту минуту, когда так плохо владела своими чувствами, и так желала бы, чтобы рядом был кто-то, кто мог бы пожалеть ее и придать ей сил. Принц Клевский обходился с ней так, что она сильнее, чем когда бы то ни было, хотела ни в чем не нарушать своего долга перед ним. Она выказывала ему больше приязни и нежности, чем прежде; она не отпускала его от себя, и ей казалось, что если она привяжется к нему, то он защитит ее от господина де Немура.

Герцог навестил принца Клевского в деревне. Он сделал все, что мог, чтобы нанести визит принцессе; но она не пожелала его принять и, видя, что не может запретить себе чувствовать его привлекательность, твердо решилась запретить себе с ним видеться и избегать всех подобных случаев, насколько это будет зависеть от нее.

Принц Клевский отправился в Париж засвидетельствовать почтение королю и обещал жене вернуться назавтра, однако он вернулся только день спустя.

– Я прождала вас весь вчерашний день, – сказала принцесса Клевская, когда он появился, – и я должна попенять вам, что вы не вернулись, как обещали. Вы знаете, что если бы в моем нынешнем состоянии я могла ощущать новое горе, то это была бы кончина госпожи де Турнон, о которой меня известили утром. Я была бы этим тронута, даже не будучи знакома с нею – всегда достойно жалости, когда молодая и прекрасная женщина умирает в два дня; но кроме того, она была одной из тех, кто мне всех приятней, и казалась особой столь же благонравной, сколь достойной.

– Я очень раздосадован, что не мог вернуться вчера, – отвечал принц Клевский, – но я оказался так нужен, чтобы утешить одного несчастного, что не мог его оставить. Что до госпожи де Турнон, то я не советовал бы вам так сильно огорчаться, если вы жалеете ее как женщину добродетельную и достойную вашего уважения.

– Вы удивляете меня, – возразила принцесса Клевская, – я не раз слышала от вас, что при дворе нет женщины, которую бы вы больше ценили.

– Это правда, – сказал он, – но женщин невозможно понять, и когда я гляжу на них всех, то счастлив, что у меня есть вы, и не перестаю удивляться своему счастью.

– Вы цените меня выше, чем я того заслуживаю, – вздохнула принцесса Клевская, – еще не пришла пора считать меня достойной вас. Но умоляю вас, расскажите, отчего вы переменили свое мнение о госпоже де Турнон.

– Это случилось давно, – отвечал он, – и я давно знаю, что она любила графа де Сансера[259], которому подавала надежды на брак.