Принцесса Клевская

– Коль так, – отвечала она, бросаясь к его ногам, – я сделаю вам признание, какого никогда не делали мужьям; но чистота моих поступков и намерений придает мне сил. Да, у меня есть причины держаться вдали от двора и остерегаться опасностей, которым подвергаются порой женщины моего возраста. Я ни разу не выказала слабости и не страшилась бы ее выказать, если бы вы позволили мне удалиться от двора или если бы госпожа де Шартр была по-прежнему рядом и руководила бы мною. Как ни трудно мое решение, я принимаю его с радостью, чтобы оставаться достойной вас. Заклинаю вас простить меня, если чувства мои вас огорчают, но я никогда не огорчу вас своим поведением. Подумайте, ведь, чтобы сделать то, что я делаю, нужно питать к мужу привязанности и уважения больше, чем кто-либо на свете; руководите мною, сжальтесь надо мной и не лишайте меня своей любви, если можете.

Во все время этой речи принц Клевский сидел, опустив голову на руки, утратив всякую власть над собой и не догадавшись поднять жену с колен. Когда же она умолкла и он взглянул на нее, увидел ее у своих ног, такую прекрасную, с лицом, залитым слезами, то ему показалось, что он умирает от боли. Он заключил ее в объятья, поднимая, и сказал:

– Сжальтесь и вы надо мною, сударыня, я заслуживаю жалости; и простите меня, если в первые минуты такого жестокого горя, что мне выпало, я не ответил как должно на ваш поступок. Вы представляетесь мне более достойной уважения и восхищения, чем все женщины, когда-либо жившие на свете; но я – самый несчастный из людей. В первый же миг, как я вас увидел, вы внушили мне глубокую страсть; ни ваша холодность, ни обладание вами не могли ее угасить; она еще жива; я так и не сумел вызвать вашу любовь, а теперь вижу, что вы боитесь питать ее к другому. Кто же тот счастливец, сударыня, что внушает вам такой страх? Давно ли он вам нравится? Что он сделал, чтобы понравиться вам? Какой путь он нашел к вашему сердцу? В том, что я вашего сердца не тронул, мне до какой-то степени служила утешением мысль, что это и невозможно. И вот другой делает то, чего я сделать не сумел. Я ревную и как муж, и как влюбленный; но мужу нельзя ревновать после вашего поступка. Он слишком благороден, чтобы не придать мне совершенного спокойствия; он даже утешает меня как влюбленного. Доверие и искренность, которыми вы меня дарите, бесценны; вы уважаете меня настолько, что полагаете неспособным злоупотребить вашим признанием. Вы не ошиблись, сударыня, я не стану им злоупотреблять и не стану вас меньше любить. Вы делаете меня несчастным, давая величайшее свидетельство верности, какое только давала женщина своему мужу. Не довершите его, сударыня, и откройте мне, кто же тот, кого вы хотите избегать.

– Умоляю вас не спрашивать меня об этом, – отвечала она. – Я решилась вам этого не говорить, и мне кажется, благоразумие требует, чтобы я его вам не называла.

– Не бойтесь, сударыня, – возразил принц Клевский, – я слишком хорошо знаю свет, и мне известно, что уважение к мужу не мешает влюбляться в жену. Таких людей следует ненавидеть, но не обижаться на них; и я еще раз прошу вас, мадам, открыть мне то, что я хочу знать.

– Вы настаиваете напрасно, – проговорила она, – у меня хватит сил молчать о том, что я не считаю нужным говорить. Мое признание вам было сделано не из слабости, и для того, чтобы высказать такую истину, требуется мужества больше, чем для попыток ее скрывать.

Господин де Немур не упустил ни слова из этой беседы; и то, что сказала принцесса Клевская, вызывало у него ревность не меньшую, чем у мужа. Он был так безоглядно в нее влюблен, что полагал, будто все испытывают к ней те же чувства. У него и в самом деле было много соперников; но он воображал, что их еще больше, и мысленно искал того, о ком говорила принцесса Клевская. Он не раз предполагал, что не был ей противен, но его суждение основывалось на вещах, казавшихся ему в эту минуту столь незначительными, что он не мог вообразить, будто внушил страсть столь пылкую, что она требовала прибегнуть к такому необычному средству. Он был в таком смятении, что словно утратил способность понимать происходившее у него перед глазами, и не мог простить принцу Клевскому, что тот недостаточно настойчив и не заставил жену назвать имя, которое она скрывала.

Между тем принц Клевский употреблял все усилия, чтобы это имя узнать; и после его тщетных настояний она сказала:

– Мне кажется, вы должны быть довольны моей откровенностью; не требуйте большего и не давайте мне повода раскаяться в том, что я сделала. Довольствуйтесь моими заверениями, что ни один мой поступок не выдал моих чувств и что мне ни разу не сказали того, что могло бы меня оскорбить.

– Ах, сударыня, – вдруг воскликнул принц Клевский, – я не могу вам верить. Я помню, в каком вы были смущении в тот день, когда исчез ваш портрет. Вы подарили его, сударыня, вы подарили этот портрет, который был мне так дорог и принадлежал мне по такому неоспоримому праву. Вы не смогли скрыть своих чувств, вы любите, он это знает; ваша добродетель уберегала вас до сих пор от остального.