Принцесса на бобах

— Пусти, отдам, — выдавил взмокший, побагровевший Толян. — Заткнись только.

Нина отпустила его и перевела дыхание. Чего она никак не ожидала — так это быстрой и безусловной победы. Если бы она могла видеть себя со стороны! Если бы она видела свое белое, бескровное лицо и глаза с расширенными зрачками, глаза, потемневшие от ярости! Такая — убьет, с такой лучше не связываться.

— На, забирай! — процедил Толян, выбросив на прилавок две кожаных куртки. — Я ее проучить хотел. Я бы ей отдал их завтра. Учил ее, дуру, чтоб за товаром смотрела.

Нина сгребла куртки в охапку, повернулась и пошла прочь, ни на кого не глядя, измученная, растрепанная, еле живая.

Кто-то положил ей сзади руку на плечо. Нина резко обернулась. Совершеннейший урка. Бандитская рожа, глазенки-буравчики, затейливая наколка на волосатой короткопалой лапе.

— Ну ты вжа-арила! — Уркаган оскалил пасть в широкой золотокоронной ухмылке. — Мы отрубились с братвой, в натуре. Балдели от тебя!

— Что вам нужно? — пробормотала Нина, пятясь и прижимая куртки к груди. — Я вас не знаю!

— Так пойдем, познакомимся! — заржал уркаган, не снимая лапы с ее плеча. — Потолкуем. Нам такие люди нужны. Внакладе не будешь.

— Вы что, спятили? — Нина сбросила его ладонь со своего плеча. — В каком накладе?! Что, на разборки, что ли, с вами ходить?

И она нервно рассмеялась.

— Не, ну чисто тебе по дружбе говорю, — не отставал уркаган. — Ты ж бешеная! Лютая! Овчарка! Нам такие…

— Идите вы! — огрызнулась Нина.

И быстро пошла вперед по проходу между лотками, продолжая нервно посмеиваться и не замечая, как слезы текут по щекам…

«Овчарка»! Будешь тут овчаркой. Тут и завоешь, и залаешь, и в горло вам, сволочам, вцепишься… Овчарка! Бешеная! Эти тоже купить готовы. Один покупает за то, что «графиня», другой — за то, что «овчарка». И никому нет дела до нее самой. До нее, Нины, сорокалетней бабы, перекрученной жизнью, едва живой… Никому до тебя нет дела, графиня Шереметева.

* * *

Дима взглянул на часы: без десяти три. В половине третьего у Никиты заканчиваются занятия. Значит, вот-вот должен появиться. Скорее всего, Никиту забирает из школы жена.

Если так — то он, Дима, выйдет из машины… Ну, и… Дальше — по обстановке. Подбросит их до дому, например. Если жена позволит, можно совершить набег на ближайший «Макдоналдс». Главное — увидеть сына. Поговорить с ним, обнять, прижать к себе.

Эк тебя развезло! Дима невесело усмехнулся. Сантименты… Стареешь, мебельщик! Превращаешься понемногу в сентиментальную слезливую размазню. Не рано ли?

Он снова покосился на циферблат. Без пяти. Перевел взгляд на двери школы. Школа была шикарная, едва ли не самая престижная из частных: верховая езда, теннисные корты, подводное плавание… Лето — в Англии, у директрисы — диплом Кембриджа… Диме стоило немалых трудов устроить сюда Никиту. Еще бы! ВИПы в очередь стояли, дабы определить своих чад в сей заповедник.

К стоянке то и дело подъезжали машины. «Мерсы», «линкольны», «фольксвагены», «саабы»… «Новорусские» мамаши, а также их бонны-гувернантки-гувернеры прибывали за детками. Дима с насмешливым интересом рассматривал дам, вылезавших из своих машин.

Вот процокала мимо, проковыляла на высоченных «шпильках» классическая жена «пиджака». Как ни старается мадам выглядеть добропорядочной матроной, сразу видно: из валютных шлюх-с. «Пиджак» отыскал ее на Тверской, не иначе. Походочка выдает, ротик полуоткрытый, бедра виляющие, макияж «ночной бабочки», этот специфический мутновато-сонный взгляд. Каинова мета, невытравляемая.

А вот еще одна «новорусская» женушка. Совсем другой коленкор. Рязань-матушка. Не Рязань — так Великий Устюг. Коренастая тетка в теле, цацек на ней понавешано на дюжину штук «зеленых», дорогое кашемировое пончо сидит, как на корове седло… Оседлал ее где-нибудь в этом самом Устюге славный местный парубок лет десять назад. Потом глядь — в люди выбился. Продавал пивко-водочку — оп! — и преуспел. Из Устюга — в белокаменную. И она вместе с ним, а как же? Вот вам и путь в высшее общество.

Дама в пончо, сама того не ведая, тут же подтвердила Димины догадки, обрушив на своего шофера гневную тираду, обильно сдобренную матерком… «Окала» она при этом нещадно. ВОлОгОдчина, вестимо.

Три часа. В чем, черт подери, дело? Дима открыл дверцу машины, бросил охраннику:

— Сиди. Я один.

Через пару минут он уже поднимался по школьной лестнице, помахав рукой местной охране. Те улыбались ему приветственно. Диму здесь знали отлично — он отмерял щедрой рукой на школьные нужды немалую мзду.

— Дмитрий Андреевич, здрасте! — Хорошенькая молодая училка бежала ему навстречу, стремительно спускаясь по лестнице. — А я к вам… Я вашу машину в окно увидела. У нас катастрофа! — сказала она горестно. — Вы в курсе? Он его забирает от нас.

— Кто? — спросил Дима, оторопев. — Куда?

— Никитин отчим. Пойдемте. — Училка вцепилась в Димин рукав. — Он здесь… Селиверстов, кажется? Он забирает Никитины документы.

Дима вырвал руку из ее пальцев и метнулся вверх по лестнице. Кровь ударила ему в голову, он ощутил прилив слепого, мутного бешенства.