Принцесса-невеста

– «Я решил, что Иньиго не должен умереть. Полночи не спал, все писал сцену, где он убивает Рюгена, твердя свою реплику, а потом кричит: „Я хочу, чтоб вернулся Доминго Монтойя, сукин ты сын!..“ И, написав эти слова, я понял, что больше всего на свете хочу несбыточного – чтобы вернулся мой отец… В общем, Иньиго победит и выживет, а с Уэстли довольно и того, что он одолеет Хампердинка». – Уилли взглянул на меня: – Ничего себе. Чуть собственную книжку не угробил.

Я задумчиво кивнул – любопытно, а со мной-то бывало такое? Помню, жуть как не хотелось убивать Буча и Сандэнса, но пришлось: в жизни они так и погибли, как я написал, не станешь ведь перекраивать Историю ради счастливого финала[7].

А тут на моих глазах Моргенштерн, перепахавший всю мою судьбу, делает то, что я первым же осужу, – подумывает переписать Историю. Это неприятно.

Нет, вы поймите – с тех пор как Флорин был могущественной европейской державой, миновало не одно столетие. Но некогда такие вещи были важны – любая правда важна. Если почитать исследования, как я их читал, выяснится, что на свете и впрямь жил некий Виццини, хотя горбатость его так и не доказана к полному удовлетворению большинства ученых. Одна нога короче другой – это да, это мы знаем. И что сицилиец – это мы знаем тоже.

И да, он нанял Феззика и Иньиго. А Феззик ставил рекорды в турецкой борьбе – кое-какие по сей день поражают воображение. А Иньиго Монтойя до сих пор считается величайшим фехтовальщиком в истории. Почитайте любой труд об искусстве меча и шпаги.

Ладно. Виццини их нанял сами знаете зачем, успеха они не добились, им помешал человек в черном, Лютик выжила. Теперь к делу: Иньиго убил графа Рюгена. Это факт флоринской истории. Я сам был в помещении, где жестокий вельможа испустил дух. (Специалисты опять-таки спорят, где именно в комнате наступила смерть. Лично мне по барабану – хоть у бильярдного стола в дальнем углу.)

Но нельзя ради своей истории повернуть вспять Историю, убить Иньиго, бросить его умирать неудачником после всего, что он пережил во имя отмщения за отца.

– Полистай еще, – сказал я своему соратнику. – Что там дальше важное?

Уилли перевернул пару страниц, вчитался, застонал.

– Шекспир, – сказал он. – Надо?

Я ткнул в записную книжку – мол, послушаем Моргенштерна.

– «Почти всю ночь ходил из угла в угол. Вспоминал, как в детстве отец привез меня в Данию, в замок Эльсинор. И рассказал, что здесь, в этих стенах, разворачивалась величайшая на свете драма. „Гамлет“. (В исландской саге его звали Амлед.) И дальше рассказал, как дядя отравил отца Гамлета, потом женился на его матери и с каким наслаждением я все это прочту, когда чуточку поумнею… Так вот, Шекспир использовал этот исторический сюжет, возвеличил его, но ради своих целей не менял. Скажем, не бросил Гамлета умирать неудачником… В отличие от меня, который чуть не вынудил Иньиго проиграть жестокому Рюгену… Какой стыд – как я мог? Иньиго заслужил свое место в истории Флорина. Уэстли – наш величайший герой. Нельзя обесценивать его победы… Впредь клянусь быть осторожнее».

Словами не описать, до чего мне полегчало.

Потом вдруг – удивительное дело – настал обед. Мы просидели два с лишним часа – медленно листали дневник, и десятой доли не осилили.

– Жалко, что в гостиницу взять нельзя, – сказал Уилли.

Но понимал, что это невозможно, – таблички по стенам сурово вещали на всевозможных языках, что из Святилища нельзя выносить ничего, без никаких исключений.

– А дневника про «Ребенка принцессы» ты не видел? – спросил я. – Мне не попался.

Он потряс головой:

– Там и дневников-то немного. Может, он и не писал. – Уилли отошел к полке и поставил на место дневник о «Принцессе-невесте».

– Спрошу Ванью, – может, у него в столе завалялся.

– Дедуль, это не очень мудро.

– Короткий вопросик – что плохого-то?

Тут Малыш Уилли одарил меня взглядом – и надо было видеть этот взгляд.

– Что такое?

– Не разговаривай с ним, а то он тебе еще что-нибудь скажет.

И то правда. Мы вышли из Святилища, потом из Музея, хотели поискать, где перекусить, но на улице было зябко, Уилли в курточке, а теплое пальто оставил в номере, хотел вернуться, так мы и поступили.

Я упал на кровать, а Уилли прямо в куртке ушел в ванную, долго-долго оттуда не показывался, наконец вышел, послонялся в той комнате, что была у нас за гостиную, и окликнул:

– Дедуль?

– Это на кого ты намекаешь?

Он терпеть не мог, когда я ребячился.

– Хрюк-хрюк-хрюк.

– Чего «дедуль»?

– Может, гигантская птица? – И он возник в дверях. – В «Ребенке принцессы», в конце первой главы, где Феззик падает и обнимает Уэверли. А вдруг снизу подлетела гигантская говорящая птица и их спасла?