И именно об этом, как мне кажется, и говорит эта книга. Все эти колумбийские эксперты могут сколько хотят разглагольствовать о восхитительной сатире; они безумны. Эта книга говорит «жизнь несправедлива», и я говорю вам всем, вам лучше поверить этому. У меня толстый испорченный сын – он не наложит руку на мисс Рейнгольд
[12]. И он всегда будет толстым, даже если он похудеет, он всё равно будет толстым и всё равно будет испорченным, и жизнь никогда не сделает его счастливым, и, возможно, это моя вина – вините меня во всём, если хотите – но суть в том, что мы не созданы равными, ведь даже богатые поют, что жизнь несправедлива. У меня холодная жена; она гениальна, она побуждает к действиям, она великолепна; у нас нет любви; и с этим тоже можно смириться, если перестать ожидать, что всё как-то сравняется для нас, прежде чем мы умрём.Послушайте. (Взрослые, пропустите этот абзац.) Я не хочу сказать, что у этой книги трагичный конец, я уже в самом первом предложении сказал, что она – моя любимая в мире. Но впереди много плохого, пыток, к которым вы уже подготовлены, но есть вещи и похуже. Впереди смерть, и вам лучше понять кое-что:
Ладно. Достаточно. Обратно к тексту. Время кошмаров.
На следующую ночь ей приснилось, что она родила первенца, и это была девочка, красивая маленькая девочка, и Лютик сказала: «Мне жаль, что это не мальчик; я знаю, что тебе нужен наследник», – и Хампердинк сказал: «Милая любовь моя, не думай об этом; просто посмотри, какого прелестного ребёнка даровал нам Господь», – и затем он ушёл, и Лютик поднесла младенца к своей совершенной груди, и ребёнок сказал: «У тебя кислое молоко», – и Лютик сказала: «О, прости», – и дала новорождённой другую грудь, и ребёнок сказал: «Нет, это тоже кислое», – и Лютик сказала: «Я не знаю, что и делать», – и младенец сказал: «Ты всегда знаешь, что делать, ты всегда точно знаешь, что делать, ты всегда точно знаешь, что будет лучше для тебя, а для остальных хоть трава не расти», – и Лютик сказала: «Ты говоришь об Уэстли», – и младенец сказал: «Конечно, я говорю об Уэстли», – и Лютик терпеливо объяснила: «Видишь ли, я думала, что он умер; я дала слово твоему отцу», – и ребёнок сказал: «Я умираю, в твоём молоке нет любви, твоё молоко убило меня», – и тело ребёнка затвердело и растрескалось, и прямо в руках Лютик обратилось в ничто, в сухую пыль, и Лютик кричала и кричала; даже проснувшись за пятьдесят девять дней до своей свадьбы, она всё ещё кричала.
Третий кошмар не заставил себя ждать, он пришёл следующей же ночью, и в нём снова был ребёнок – на этот раз сын, чудесный сильный мальчик – и Хампердинк сказал: «Любовь моя, это мальчик», – и Лютик сказала: «Я не подвела тебя, слава богу», и тогда он ушёл, и Лютик спросила: «Могу ли я увидеть своего сына?» – и все доктора тут же столпились у дверей её королевской комнаты, но мальчика ей не принесли. «В чём дело?» – спросила Лютик, и старший доктор сказал: «Я не совсем понимаю, в чём дело, но он не хочет вас видеть», – и Лютик сказала: «Скажите ему, что я его мать и королева, и я приказываю ему прийти», – и тогда он появился, и более красивого младенца нельзя было и пожелать. «Закройте её», – сказала Лютик, и доктора закрыли дверь. Младенец стоял в углу, так далеко от её кровати, как мог. «Подойди сюда, дорогой», – сказала Лютик. «Зачем? Ты собираешься убить и меня?» «Я – твоя мать и люблю тебя, подойти сюда; я никогда никого не убивала». «Ты убила Уэстли, ты видела его лицо на Огненном Болоте? Когда ты ушла и оставила его? Именно это я называю убийством». «Когда ты подрастёшь, ты поймёшь многое, я не буду повторять тебе – подойти сюда». «Убийца» – прокричал младенец.