Принцесса Шиповничек

До кладбища неподалеку от Кинг-стрит людей добралось еще меньше. Мимо грохотали грузовики, заглушая слова заключительной молитвы, которую читал раввин. Резко взвизгнули шины, и нетерпеливо загудела машина, притормозившая перед белкой, в панике перебегавшей дорогу, – во всем этом потерялись тихие рыдания Бекки.

Сильвия, зябко кутаясь в длинную, до щиколоток, черную норковую шубку, повернулась к мужу и сказала, как ей казалось, достаточно тихо:

– Уже десятое апреля, а все еще зима. Почему она не могла умереть во Флориде, как твой отец?

Она хотела произнести эти слова шепотом, чтобы шуткой удержать на плаву свой ослабевший дух, но вышло громче и слышнее еле тлеющего голоса раввина. Бекка обернулась к сестре, от резкого ветра у обеих на глаза навернулись слезы. Сильвия в смущении закусила губу и опустила голову. Когда Бекка снова взглянула на раввина, он уже окончил свою речь и лопаткой сбросил комочек грязной земли в открытую могилу.

«До свидания, Гемма», – прошептала Бекка вслед посыпавшейся вниз земле. Подошла ее очередь. Бекка сначала поднесла горсть земли к носу и понюхала, будто проверяя, подходит ли запах для того, чтобы здесь лежала Гемма. Глубоко, так, что заболело в груди, вздохнув, Бекка опустилась на колени и позволила комку мягко скатиться с ладони.

«Я обещаю, Гемма, – еле слышно сказала Бекка. – Я клянусь». Когда она встала, отец обнял ее и крепко прижал к себе, словно опасаясь потерять в могиле и дочь. Пока они шли к машине, отец крепко держал Бекку за руку, и она не пыталась освободиться, хотя была уверена, что на руке останутся синяки.

Дома на поминках людей собралось больше, чем в синагоге – подошли соседи, которые знали Гемму сорок лет. Это были поляки-католики. Им показалось неудобным прийти в синагогу, хотя церковь этого уже не запрещала. Стол ломился от их подношений: колбасы, голубцов, пышных пирогов, салатов, густо заправленных майонезом.

В доме пахло весной. Ароматы бесчисленных букетов перекрывали даже запахи еды. Сколько Бекка ни пыталась объяснить, никто из соседей так и не поверил, что к еврейским похоронам цветы не полагаются. Но каждый раз, когда дверь открывалась, новый скорбящий приносил с собой еще один букет… От запаха Бекку уже подташнивало.

Сильвия причесывалась перед зеркалом в своей старой спальне наверху. Внизу все зеркала были занавешены – Берлины не были так религиозны, чтобы следовать всем традициям, и сделали это только из-за раввина, который пришел почтить память умершей. Задрапированные зеркала ужасно раздражали Сильвию. Она протопала наверх, оставляя грязные следы, и резким, рассчитано театральным жестом сбросила норковую шубку на кровать. Отряхнув шелковую блузку от только ей заметных волосков, она недовольно уставилась на свое отражение.

Майк, ее муж, стоял у Сильвии за спиной и улыбался.

– Ты отлично выглядишь, детка.

– Отлично – недостаточно, – отозвалась Сильвия, улыбнувшись его отражению в зеркале, будто подтверждая, что выглядит она и в самом деле прекрасно.

Выйдя из комнаты, они столкнулись с Шаной и ее мужем. Щеки Шаны пылали – верный признак того, что они с Хови снова поругались.

– Где Бекка? – спросила Сильвия.

– Внизу. Наверняка разливает кофе. Режет пироги. Развлекает подружек Геммы. Что еще? – из-за недавней стычки с Хови слова Шаны прозвучали куда резче, чем ей хотелось.

Мужчины встретились взглядом поверх голов жен. Хови опустил глаза первым.

Бекка действительно резала пироги, выкладывала их на тарелки из парадного сервиза и не забывала положить рядом вилки. Ей надо было чем-то занять руки – голова была уже заполнена длиннейшим списком дел, которые надлежало сделать. Она без конца повторяла этот список наподобие заклинания, но руки, если были не у дел, продолжали дрожать. Бекка знала, что это нормально: она всегда так реагировала – готова была горы своротить, когда что-нибудь случалось, и немедленно разваливалась на части, когда напряжение спадало. Точно так же, как бабушка – что служило постоянным источником семейных шуток.

В гостиной Буковские – муж и жена, – размахивая руками, громогласно обсуждали Гемму, и их жесты никак не вязались с темой разговора. Дети – две дочери Шаны, маленький сын Сильвии и близнецы Берковичей – играли в салки на лестнице. Бекка понимала, что нужно пойти и утихомирить их, потому что весь этот шум начинает раздражать мать, которая с опухшими от слез глазами сидит на банкетке возле пианино, окруженная непрестанно болтающими соседями. Но сдвинуться с места Бекка была не в силах – оставалось только резать пироги, чтобы унять дикую дрожь.

Спустившись вниз, Сильвия и Шана по-матерински быстро, умело и не слишком справедливо разобрались с детьми, отправив их во двор и даже не озаботившись найти им куртки. Бекка улыбнулась. Обычно сестры, наоборот, слишком кутали детей – кофт и свитеров на тех всегда бывало в избытке. Она сочла это знаком того, что обе сильнее, чем готовы в этом признаться, расстроены смертью Геммы.