Принцесса специй

Большинство названий улиц я запомнила и называю их ему по памяти. Эллис и Вентура, и одна из них называется Малькольм-Икс-Лейн. Машина скользит по переулкам, где мусор валяется прямо на асфальте, и женщины и мужчины со свалявшимися волосами глазеют на нас из дверных проемов нежилых домов, где, видимо, они провели ночь. Вокруг них рядком, как оборонная полоса, стоят пластиковые сумки, в которых заключается вся их жизнь.

— Это точно то место?

— Да, — но затем я засомневалась. — Подожди-ка, — сказала я, — у меня здесь записано, в моей сумке

Но листочек исчез. Я вытащила пакет с калонджи, перевернула и потрясла сумку. Только одинокая пушинка выпорхнула из нее, как насмешка.

— Но я знаю, что положила ее сюда, — слова срываются с губ глухим надтреснутым звуком.

— Посмотри еще раз. Куда она могла деться.

Вдруг меня кольнула мысль, так резко и пронзительно, что я согнулась и закрыла глаза руками. Специи, это вы…

— Может быть, забыла в магазине, — предположил Равен, — если хочешь, поехали обратно — посмотрим?

Я затрясла головой. Лицемерные специи, вот почему вы вели себя так доброжелательно: чтобы усыпить мою бдительность и затем обрушить на меня наказание, когда я меньше всего этого ожидаю.

— Эй, что-то ты очень расстроилась. Это важно?

— От этого зависит жизнь человека.

— Дай-ка я посмотрю, — он остановил машину, склонился к моим ногам, приподнял коврик. Внимательно все осмотрел. Казалось, прошло очень много времени. Слишком. Я хотела уже сказать, что не надо, это бесполезно, но у меня не было сил говорить.

— Это оно?

Мой листочек, скомканный, с ободранными краями, но текст можно прочесть.

Специи, что за жестокую игру вы ведете, играете со мной, как кошка с мышкой.

— Интересно, как она туда попала? — сказал Равен. Я оставила свои предположения при себе и прочитала ему, куда надо ехать. Я вжала пальцы в приборную доску, как будто от этого машина поедет быстрее.

Равен взглянул на меня и вдавил педаль акселератора одним легким движением. Машина понеслась по улочке, беря повороты с мягким низким рычанием, как будто она тоже чувствовала, как пульсирует в моих руках и ногах — быстрее, быстрее. Мы доехали до места быстрее, чем я смела надеяться. Я выпрыгнула, оставив за собой качающуюся дверцу, и взобралась по темным грязным ступенькам на самый верх. Я стучала в дверь квартиры, звала его по имени, стучала и стучала, пока ладони не заболели.

Вдруг раздался звук сзади. Я обернулась так быстро, что закружилась голова. Это щелкнула, приоткрываясь, дверь в квартиру напротив: два черных горящих глаза, мягкий женский голос с акцентом:

— Wоh admi, он ушел пять-шесть минут назад.

Тило, если бы ты не убила время своей болтовней, возней с этим глупым платьем…

Я опустилась на разбитую верхнюю ступеньку, схватившись за перила, чтобы удержаться.

Женщина показалась из двери, обеспокоенная:

— Вы в порядке? Вам принести воды?

— Нет, пожалуйста, идите, я посижу тут немного одна, — ответила я, отворачиваясь от нее и погружаясь в свои кровавые предчувствия, стенания раздирают изнутри мои барабанные перепонки, закрытые веки. Ах, Харон, Харон, Харон.

Время тяжело волочится мимо меня. Я просидела там не знаю, как долго. И вдруг он берет меня за руки, желая поднять.

— Тило, сейчас ты не можешь ничего сделать. Послушай, мы заедем сюда на обратном пути, когда только скажешь.

Я посмотрела на его лицо. Маленькая честная складка между бровей. Его глаза кажутся темнее, как будто за это время научились всему тому, чего до сих пор сторонились: чувствовать боль других, желать каждым своим вдохом и выдохом (ведь этого уже достаточно, чтобы изменить нас навсегда), каждым своим мускулом, каждой косточкой, каждой клеточкой мозга, каждой частичкой сердца — одного — избавить кого-то от боли.

Это лицо человека, решила я, которому можно доверять.

И все же я уточняю:

— До заката.

— Обещаю. А теперь сделаешь кое-что для меня?

Мое «да» выскакивает само собой, ведь я, Тило, так привыкла выполнять просьбы. Тогда я непривычно осторожно добавляю:

— Если смогу.

— Постарайся быть счастливой, о'кей? По крайней мере, пока мы не вернемся.

Я молчу. Смотрю на дверь Харона, вспоминаю каменное выражение на его лице, когда видела его в последний раз.

— Пожалуйста, я так хочу видеть тебя счастливой, — умолял Равен, сжимая мои руки в своих.

Ох, Американец, как ты умеешь играть на струнах моей души! Ты знаешь, что я соглашусь сделать для тебя то, что считаю не вправе сделать для себя. Все ли женщины таковы?

— О'кей, — отвечаю я и чувствую, как растворяется вся тяжесть, скопившаяся внутри.

Мы спускаемся по ступенькам. Здесь, на темной лестничной клетке, я оставляю груз своей души (сейчас я перестану думать об этом) до вечера, пока не вернусь.