Принцесса специй

Его смех — золотой фонтан, к которому я приникаю жаждущими губами. Затем я перебираю карты и наугад вытаскиваю одну. Она бьется обещанием в моих пальцах.

Да, Равен, неразлучны.

Еще одна последняя остановка, таможенная будка, и тогда — только ночь и мы.

Мост медленно приближается, его огни светят невозмутимо и беспристрастно, как некогда глаза специй. Почти что как одобрение. Да, да, — шепчу я самой себе, опуская руку на колено Равена. Он улыбается, неторопливо расплачиваясь с таможенником. Купаясь в этой улыбке, я слышу смутно долетающие до меня обрывки их разговора.

— Да, паршиво, — говорит человек, — давно такого здесь не было. Но больше вреда от пожара, чем от самого землетрясения. Вы, ребята, откуда едете-то? Из Окленда? Говорят, там как раз был самый очаг, ближе к центру. Странно все это, да? Считалось, что там нет никаких опасных линий.

Я отдергиваю руку, как будто ее прикосновение может обжечь, разглядываю свою ладонь. Ох, Равен, вот где проходят опасные линии.

Машина снова тронулась с места, мягко, быстро, уверенно. Я устремляю взгляд на север поверх зыбучей полосы воды, искажающей отражения звезд. За нею — суша, там дальше — горы, где-то совсем далеко — райское место и черная птица, неподвижно зависшая в серебряном небе.

Оно существует для Равена. Но существует ли для меня?

Когда мы переехали по мосту на другую сторону, я дотронулась до его руки:

— Останови машину.

— Зачем?

Должна сказать, он выглядит недовольным. Он раздосадован и с недоверием ждет, как я объясню причину остановки. Все его тело натянуто, как струна, нацелено в путь.

Тем не менее он съезжает с дороги и останавливается. Отсюда все хорошо видно вокруг.

Я стремительно открываю дверь и выхожу.

— А теперь что ты придумала?

Но он уже понял. Он идет за мной к краю воды и смотрит вместе со мной.

Там, на юге, откуда мы приехали, открывается вид на грязно-красное зарево горящего города. Я почти слышу, как он горит: густое шипение пламени, распахнутые дома, пожарные машины, полиция, голос в громкоговорителях. Стоны и крики людей.

— Равен, — шепчу я. — Все это — из-за меня!

— Не сходи с ума. Здесь сейсмическая зона. Такое случается каждые несколько лет, — он берет меня под руку и тянет обратно к машине. В его мечтах мы уже гуляем под красными елями, овеянные свежестью. Собираем ветки для костра… Только бы я прекратила свои глупости.

Я знаю, чем пахнет пожар. Я еще не забыла смерть моей деревни, хотя кажется, что прошел не один век — тогда причиной была тоже я. Он пахнет дымом и гарью. Золой. Все, что забирает огонь, пахнет по-разному. Постельное белье, телеги, люльки. Это в деревне. В городе по-другому: автобусы и машины, диваны, обитые винилом, взрывающиеся телевизоры.

Но запах горелого человеческого мяса везде одинаков.

Равен смотрит на меня изучающий взглядом. У рта его собрались новые линии — резкие морщинки усталости. В глазах — страх за свою мечту, опасение, что она может быть потеряна в самый решающий момент, когда последний мост уже позади.

Горечь поднимается во мне, готовая выплеснуться, подобно лаве вулкана. Признаться тому, кого я люблю больше, чем кого бы то ни было во всем мире, — что эта страшная картина — моих рук дело.

Так просто было бы повернуться спиной к горящему городу. Взять тебя за руку. Я уже вижу, как машина ровно летит, как стрела, сквозь рассветы, солнечный свет обтекает ее с обеих сторон — и так без остановки, до самого рая.

Это место беспредельно зовет меня.

— Равен, — слова застревают в горле острыми осколками, сердце обливается кровью, — я не могу поехать с тобой.

Я почти ненавижу себя за боль, что вспыхивает в его глазах.

Он протягивает руку, как будто чтобы схватить меня. Встряхнуть, привести в чувство. Но спустя мгновение бессильно ее роняет.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я должна вернуться туда.

— Туда?

— Да, в Окленд.

— Но зачем? — спрашивает он сокрушенно.

— Попытаться помочь.

— Я говорю тебе: это безумие — думать, что ты за это в ответе. Кроме того, у них есть там специально обученные для этого люди. Ты будешь только мешать.

— Даже если и так, — отвечаю я, — даже если это не моя вина, все равно я не могу просто повернуться и уйти, видя эти страдания.

— Ты всю свою жизнь помогала людям. Не пришло ли время поступить по-другому — сделать что-нибудь для себя?

У него такое несчастное, умоляющее лицо. Если бы я только могла тебе уступить.

Но я не могу и потому говорю:

— Все, что мы делаем, — это в конечном счете для себя. И когда я была Принцессой…

Но он больше не в состоянии меня слушать.

— Проклятье, — вырывается у него. — Проклятье, — с побелевшими сжатыми губами он ударяет кулаком по перилам моста. — А как же рай? — наконец выдавливает он совершенно упавшим голосом.

— Ты — езжай дальше! Пожалуйста. Не надо меня отвозить обратно. Я поймаю попутку.

— Значит, ты собираешься отступиться от своего обещания, да? Значит, так? — еле сдерживаемая злоба в его глазах.