Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа

– Нет! – Чезаре выплюнул свой отказ, словно семечко, застрявшее между зубами. – Я запрещаю! Если Федерико отказывается от своего обещания, то пусть узнает, какие будут последствия. – Он смерил Альфонсо разгневанным взглядом. – Буду вам признателен, мой господин, если вы не станете вмешиваться.

После чего он скупо поклонился в мою сторону и оставил нас.

Я услышала, как Аранчино пробрался под стол и замурлыкал.

– Он… не в себе, – сказала я Альфонсо. – Он болел и постоянно находился при отце… Он не имел в виду то, что наговорил.

Альфонсо погладил кота, который по каким-то извращенным причинам обнаружил, что не может противиться ласкам моего мужа, хотя прежде не переносил мужчин.

– Я думаю, Чезаре прекрасно понимает, что говорит. Он меня презирает.

– Почему ты так решил? – возразила я. – Разве не он вел переговоры о нашем браке?

– Вел, но теперь у него есть причины пожалеть об этом. – Оторвав кусочек курятины, Альфонсо дал его Аранчино. – Если Чезаре Борджиа не получит того, что хочет, союз Неаполя и Рима развалится. – Он задумался. – Если это произойдет, тебе придется выбирать, на чьей ты стороне.

– На чьей стороне? Но он мой брат. А его святейшество – мой отец.

– А я твой муж. – Он вытер руки о мою брошенную салфетку, обошел вокруг стола и поцеловал меня в щеку. – Как я и сказал тебе в день нашей свадьбы, я никогда не буду тебя ни к чему принуждать. Но в то же время не собираюсь сидеть сложа руки и ждать, когда они сделают со мной то же, что со Сфорца из Пезаро. Если возникнет необходимость, я буду бороться – с тобой или без тебя.

Не дожидаясь моего ответа, он повернулся и ушел в крыло, которое занимал когда-то Джованни. Теперь его отдали в распоряжение Альфонсо, но там лишь хранилось его имущество и жили слуги.

Аранчино запрыгнул на стол и принялся раздирать тушку курицы. Я позволила ему наесться до отвала, будучи не в состоянии разобраться в своих чувствах: то ли я злюсь на мужа, что усомнился во мне, то ли понимаю, что у него есть на это основания.

В ту ночь впервые со дня нашей свадьбы мы спали порознь.

* * *

Когда осенние ветры принялись трепать флаги с изображением нашего быка, под палящим солнцем мы собрались на проводы Чезаре. Он отбывал во Францию во главе эскорта, который не только затмевал тот, что сопровождал Хуана в Испанию, но и дал Риму обильную пищу для разговоров: из уст в уста передавали, будто подковы у его лошадей из серебра, а ливреи слуг отделаны настоящим золотом.

Все это, конечно, было неправдой. Лошадей и слуг набралось немало, но на них не было ни серебра, ни золота. Чего не скажешь об их хозяине. Папочка, исполненный решимости снарядить сына как принца, каким тот и намеревался стать, продал приходы прежнего кардинальства Чезаре за двести тысяч дукатов, и эти деньги обратились в отделанные драгоценностями одеяния. Мой брат облачился в белый дамаст, украшенный жемчугом, его роскошный бархатный плащ на французский манер свисал с одного плеча, на шляпе с пером сверкали рубины, а лицо было укрыто прозрачной полумаской, скрывавшей следы недавней болезни. Меня тревожило, что он уезжает, так и не оправившись, но ввиду напряженных отношений между ним и Альфонсо его отъезд устраивал всех.

– Лючия, ты должна беречь себя! – На прощание Чезаре крепко сжал мою руку. – Я жду от тебя только веселых писем. – Он боком придвинулся ко мне. – Мое отсутствие не продлится долго. Когда вернусь, сделаю так, чтобы никто больше не смел бросать нам вызов.

Он имел в виду свое намерение обеспечить главенство нашей семьи, к которой теперь принадлежал и мой муж, но в его голосе мне померещилась угроза. Я попятилась. Мы стояли в нескольких шагах от папочки, который сидел на возвышении, выходящем на пьяццу. Вокруг нас собрался папский двор, а народ, выстроившись вдоль огороженного проезда, гоготал и пил бесплатный кларет из фонтанов.

– Ты тоже береги себя. – Наконец я заглянула в его глаза, похожие на прожженные в маске отверстия. – Forza e in bocca al lupo[76]. Проявляй во всем умеренность ради нашего спокойствия и твоего здоровья.

Он прищурился. Потом улыбнулся и наклонился ко мне для прощального поцелуя. Я чуть не охнула, когда он укусил меня за губу.

– Не уходи далеко от загона, – прошептал он. – Оказалось, что видеть тебя влюбленной в другого для меня гораздо труднее, чем я думал.

Прежде чем я успела ответить, он повернулся к папочке, взмахнул шляпой и опустился на колено – поцеловать папскую туфлю. Папочка обнял его. Когда Чезаре вышел на пьяццу, где его ждал мантуанский жеребец, я посмотрела на отца. На его лице появилось выражение холодного удовлетворения. Какой контраст со слезливой печалью во время проводов Хуана!

О боже! Неужели папочка даже сейчас, вместо того чтобы радоваться за сына, которого он возвысил, продолжает скорбеть о том, которого потерял?

* * *