Принцесса Володимирская

Молодая девушка в палевом золотистом костюме, черноволосая, с замечательно выразительными и тонкими чертами лица, тихою, легкою походкою, но особенно спокойно и особенно равнодушно взирая на публику, подошла к рампе, отвечала на взрыв рукоплесканий легким, хотя и грациозным, кивком головы и, не обращая ни на кого внимания, не спеша усаживалась, как бы пристраиваясь на своем табурете. Придвинув немного арфу к себе, она нагнула ее на себя, положила на струны красивые руки, обнаженные до плеч, с одним небольшим, но очень ярко сиявшим бриллиантовым браслетом, и, повернув красивую головку к публике, окинула сразу все эти головы своими проницательными черными глазами; холодно-строгим выражением этих глаз и всего лица она будто говорила толпе: «молчите – я начинаю».

И сразу вся зала стихла в одну минуту… Действительно – инструмент, любимый в то время во всей Европе, был в руках ее игрушкой или рабом. Ее красивые руки, мелькая по струнам, вызывали из этого красивого инструмента целую массу всевозможных звуков, зароняя в слушателей всевозможные чувства.

Алина Франк играла всегда без нот, и всем было известно – друзья ее заранее всех оповещали, – что она всегда нарочно играет самые общеизвестные музыкальные пьесы и затем импровизирует и что чем более артистка в духе, тем ее импровизация горячее, волшебнее и великолепнее. И это была сущая правда. Алина Франк не столько хорошо передавала чужие вещи, сколько замечательно талантливо импровизировала как на арфе, так и на мандолине.

II

На этот раз случилось что-то особенное, что заметила, вероятно, по крайней мере треть публики: музыкантша сыграла какую-то известную, даже избитую пьесу, потом начала импровизировать, изредка повторяя все тот же мотив. Но все, что она играла, было как-то монотонно, вяло, даже, можно сказать, мертво.

Прошло уже с полчаса, и многие меломаны все еще ожидали, что будет дальше, так как до сих пор ничего особенного не коснулось их слуха, тем менее – их сердца, а между тем, по всей вероятности, артистка сейчас закончит, поднимется и уйдет.

Некоторые любители музыки уже были разочарованы в репутации артистки; но в ту минуту, когда музыкантша собиралась уже, по-видимому, окончить свою холодную и мертвенную музыку, в концертную залу вошел, бесцеремонно постукивая каблуками, довольно известный берлинской публике принц королевского дома.

Это был уже пожилой человек, некрасивый собою, обладатель громадного состояния, проводивший свою жизнь во всякого рода затеях: он был и страстный охотник на волков и лисиц, и любитель музыки, и любитель живописи, и известный путешественник по всей Европе, то есть по большим городам, а главным образом он был известен своим волокитством, своею слабостью к прекрасному полу.

Не было ни в Германии, ни во Франции, ни в Англии мало-мальски известной и красивой женщины, за которой бы принц не ухаживал, с которой бы не имел какой-нибудь истории, иногда грустной, иногда потешной и даже скандальной. Селадон и сибарит, с миллионом в кармане, он исколесил всю Европу и приобрел как в отечестве, так и в чужеземных краях такую репутацию, что многие почтенные люди при его имени только могли усмехнуться или пожать плечами.

Принц Адольф вошел в эту залу самодовольно, бесцеремонно, пожалуй, даже невежливо по отношению ко всей публике, сел в свое кресло, положив ногу на ногу, и развалился; сказав несколько слов своему соседу, он принужденно, как бы нарочно, кашлянул несколько раз и вполоборота стал смотреть на эту красавицу, которая приковала к себе если не слух и не сердца всей залы, то, во всяком случае, все взоры, любовавшиеся ее изящной и красивой внешностью.

Алина Франк не заметила, как кто-то вошел и сел на свое место; но когда до слуха ее долетел этот сухой, принужденный, какой-то фальшивый и вместе с тем самодовольный кашель, она невольно взглянула на то кресло, где развалился вновь пришедший. Головка ее приподнялась будто против воли, немножко закинулась назад; гордые, чуть-чуть насмешливые глаза на секунду блеснули огнем. Затем в то же мгновение она резким движением как бы отвернулась от этого кресла, и руки ее, лежавшие на струнах, вдруг задвигались и замелькали с нервной быстротой, со страстью, если не со злобой. Маленькие, тонкие пальцы уже не играли, но бегали по струнам. Они рвали эти струны… и целая буря звуков, где было много чувства, много злобы и гнева, даже злобного отчаяния, заставила публику очнуться. Легкий гул одобрения пробежал по зале, кое-где раздались аплодисменты. Но красавица снова обернулась, ее красивое личико снова будто приказало молчать и не мешать ей.