Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида

Любой из сыновей мог поехать с отцом, но что касается дочерей, то это могли сделать лишь немногие, из-за неудобств; по той же причине не более чем две из младших жен могли сесть на корабль. Правда, мало кто из нас желал побывать в Омане, где тщеславные местные женщины имели обыкновение обращаться с жителями Занзибара как с низшими. Те члены нашей семьи, которые родились в Омане, именно так говорили со своими занзибарскими родственниками, считая, что раз мы выросли среди негров, то, должно быть, похожи на них. Самым очевидным признаком нашего мнимого вырождения было то, что мы говорили еще на каком-то языке кроме арабского.

Как я уже упоминала, в Омане жили наши нуждающиеся родственники, для которых приезд султана означал прибытие подарков, и эти ожидания заставляли еще больше увеличить багаж. Его поездка также оживляла нашу редкую и нерегулярную переписку с Азией. Однако неумение писать во многих случаях создавало большие трудности. Ваши письма должен был написать для вас кто-то другой, а потом незнакомые люди должны были прочесть их адресатам. Моих братьев и слуг, обученных искусству письма, осаждали просьбами, а если они отказывали, оставалось лишь одно – просить кого-нибудь вне дома. Вот пример того, что могло произойти.

Дама вызывает своего доверенного раба и говорит ему: «Феруз, сходи к такому-то кади, скажи ему: пусть он напишет красивое письмо в Оман моей подруге – и заплати ему столько, сколько он попросит». Затем она сообщает Ферузу большое количество подробностей, которые должны быть включены в письмо. К несчастью, этого кади торопят и досаждает ему дюжина других будущих отправителей писем одновременно, и он путает, что кем поручено. Феруз, торжествуя, возвращается к своей госпоже с результатом стараний кади, но даме хватает осторожности, чтобы приказать знатоку прочесть ей письмо. Первое ее чувство – удивление, а за ним быстро следует испуг. Послание неверно во всех отношениях: там, где дама желала выразить соболезнование, кади поздравляет, и так далее. Таким образом, письмо должно быть переписано несколько раз, прежде чем оно может быть отправлено.

Наконец все было готово к отплытию. Одно судно было предназначено для моего отца и членов его семьи, свита и багаж отправлялись на двух или трех других кораблях. Число путешественников в значительной степени зависело от количества кораблей, но все же восточный человек не занимает много места: он не просит себе отдельную каюту, а когда наступает ночь, выбирает себе место на палубе и расстилает там свой коврик. Свита и слуги султана поднялись на корабль первыми, рано утром наступила очередь женщин, примерно в середине дня за ними последовали Сеид Саид и его родственники-мужчины. Я вспоминаю, что мои братья Халед и Маджид вместе с несколькими своими младшими братьями спустились на берег, чтобы проводить султана, и отплытие было отмечено салютом из двадцати одного ружья.

Тишина словно накрыла дом, который, хотя и был плотно населен, как будто чувствовал себя одиноко без своего главы. Халед, как старший из сыновей султана, находившихся на Занзибаре, должен был замещать отца во время его отсутствия. Он несколько раз в неделю приходил в наш дом, чтобы узнать, что у нас нового, и так же часто заходил в Бет-иль-Мтони, чтобы повидать его жителей и посоветоваться с нашей высокородной и могущественной мачехой Аззой бинт-Сеф.

Халед был строгим хозяином, и нам часто случалось испытать на себе его суровость.

Однажды в Бет-иль-Сахеле вспыхнул пожар. К счастью, его быстро потушили, но, когда он начался, мы все в панике побежали к дверям и увидели, что двери закрыты и охраняются солдатами. Их приказал поставить там Халед, который не хотел, чтобы мы выставили себя на обозрение народу при свете дня. В другой раз он прогнал из мечети дальнего, но влиятельного родственника за то, что тот осмелился попросить руки одной из его сестер. Незадачливый поклонник после этого не решался появиться ни там, где присутствовал Халед, ни в мечети, где тот молился. Однако по воле судьбы после смерти Халеда и Сеида Саида этот отвергнутый женился на другой сестре.

На время своего отсутствия мой отец назначил Холе управляющей, если можно использовать такое слово, двумя домами – Бет-иль-Сахелем и Бет-иль-Тани. Назначение этой яркой звезды нашей семьи вызвало большое недовольство – конечно, порожденное завистью. Несмотря на свою доброту, Холе не могла нравиться всем, потому что она, как и все мы, была всего лишь человеком. От нее ждали невозможного, забывая о пределах предоставленной ей власти. Она не была виновата в том, что была любимицей султана, но зависть ослепляет разум.