Принцессы, русалки, дороги...

Я буду борцом за мир — в своей профессии журналиста-международника и в своей сфере поэзии, — когда перестану сознательно, а еще чаще бессознательно подбирать сначала, так сказать, соответствующую современной моде раму, а потом в эту раму врисовывать картину. Перестану корежить и подрезать картину, когда она не влезает в раму.

Почему, если на каком-нибудь конгрессе человек, по чистому недоразумению приехавший представлять Советский Союз, мямлит нудно и бестолково, не разругать его в газете хлестко и убедительно? Кто нам мешает писать так?! Абсолютно никто не мешает! Что мешает? Культ личности! Причем своей собственной: вдруг написанное не понравится кому-нибудь и что-нибудь случится с моей драгоценной персоной!

Журналисту надо откровенно говорить то, что он думает. И поэту.

Мы хотим мира.

Неужели не заставит наконец вздрогнуть легкомысленных и беспечных, не образумит безумцев трагедия Хиросимы и Нагасаки, статистика — страшные по своей обнаженной откровенности цифры ежесекундного разрастания на земле лейкемии, предостережения ученых, циничные заявления недобитых фашистов?!

Неужели вся торжествующая музыка земли — ликование Чайковского, широкое дыхание пальм, голоса классиков мировой литературы — не смогут заставить умолкнуть лицемерную игру в слова?!

— Мы живем в эпоху разоблачения самых сложных иллюзий и утверждения самых простых истин! — сказал мне один американец в Мадрасе.

Ну что ж, он прав. Многие действительные истины утверждены и утверждаются, многие иллюзии улетучились и улетучиваются на пути борьбы за мир и прогресс, пройденном миллионами людей после окончания второй мировой войны.

Среди исчезающих иллюзий есть давние, вошедшие, что называется, в плоть и кровь человечества.

Люди — смешные. В каждом из нас живет иллюзия безопасности. Затаенная убежденность, что пуля попадет в идущего рядом! Однако если уж рассуждать о затаенной вере в пули, разящие лишь шагающих рядом, то будет уместно только прошедшее время: в атомной войне нет пуль и нет иллюзии личной удачи, нет выигрыша неуязвимости по лотерейному билету. Атомная война способна ворваться в любое тихое, уединенное человеческое жилье, в любую хижину из пальмовых листьев, в любой земной уголок волшебной красоты и захлестнуть тебя смертельной петлей радиации, забиться человеку в глаза и в уши, встать пылающим куском поперек горла:

«Ты хотел атомной войны? Жри ее, давись ею!»

«Но я не хотел атомной войны!»

И вот она, еще одна разоблаченная иллюзия нашей эпохи: не хотеть войны, только не хотеть войны — сейчас мало!

Древний император Ашока был буддистом, приверженцем религии, утверждающей, что жизнь якобы слагается из четырех вечных фундаментальных «благородных истин» — истины боли, истины причины боли, истины прекращения боли и истины пути, ведущего к прекращению боли.

Уже в те времена император Ашока сумел воплотить туманные «истины» буддизма в достаточно конкретный приказ об отказе от войн, являющийся первым из известных до сих пор памятников антивоенной литературы.

...Фигура женщины с девической грудью, с изрезанным морщинами лицом и начищенным до солнечного блеска кувшином на голове свидетельствует не только о наличии истины житейских бед, но и о существовании истины красоты.

...Неужели человек, умеющий превращать медь в сияющее солнце, превратит землю в атомный гриб?!

ЧУДЕСА АДЖАНТЫ И ЭЛЛОРЫ

...Лицо гигантского гранитного изваяния вдруг изменилось: исчезла усмешка, уже готовая было появиться на губах, спокойные брови нахмурились.

— Разве это не чудо! Объяснить его вам? Хорошо. Но подождите немного. Вы увидите еще много чудес, — тихо произнес индиец на языке хинди.

В глубокой каменной тишине слова прозвучали как выкрик и вызвали странное эхо, похожее то ли на приглушенный хохот, то ли на шумные вздохи. Казалось, что на слова о чуде откликалась скрытая в недрах гранитных скал давняя жизнь. Откликалась и призывала взглянуть на нее поближе, убедиться, что древнее искусство обладает своими не превзойденными до сих пор вершинами. И казалось символичным, что на пути сюда, так сказать в глубь веков, мы долго взбирались вверх по крутым ступеням, выдолбленным в отвесной скале.

Был очень жаркий день. Как часто, рассказывая об Индии, говоришь: «Было очень жарко» или «Была гроза, лил ливень...»

Что значит «очень жарко» в этом районе Центральной Индии, удаленном от омывающего страну океана?

Все оранжево-бурое вокруг: и русло речки, исчезающей в это время года, и лесистый склон горы, похожий на фоне желтовато-серого безоблачного неба на отлично высушенный гербарий. Воздух — оранжевый, весомый, обжигающий, как расплавленная бронза. Кокосовые орехи, сложенные под навесом в крохотной закусочной, которая примостилась у подножия скалы, — зеленые солнца: горячи так, что не дотронешься! Раскаленные камни обжигают ноги сквозь плотные подошвы местных сандалет.