Конечно, это выпад. По большей части «Принцип Д'Аламбера» высвечивает изъяны холодным взглядом, присущим позднему Луису Бунюэлю в его фильме «Фантом свободы» (1974), посвященном (как и этот роман) природе Литературы. Однако ясно, что Круми любит Жана Д'Аламбера, история жизни которого рассказана в первой части романа. Д'Аламбер хрупок, уродлив, истерично остроумен и безнадежно влюблен в Жюли де Л'Эпинас (личность такую же историческую, как и сам Д'Аламбер). Его муки, его наивность и его ранимость живо присутствуют на страницах книги. Контраст между вычислением человеческого поведения и эмоций, которое декларирует Принцип, с одной стороны, и неспособностью завоевать страсть Л'Эпинас — с другой, не вызывает желания смеяться. Вовсе нет. Нарисованный Круми портрет Д'Аламбера — самого выпуклого персонажа романа — удивительно нежен. Но представший перед нами герой неотесан, как мещанин Мольера, и его «Изложение» есть вызов человечеству. Роман Круми — саркастическое возражение против такой самонадеянности.
Вторая часть «Принципа Д'Аламбера», содержащая философский трактат, составленный в почтенной форме записок о путешествии на другие планеты, без тормозов спускает «Изложение» с крутого склона, а третья часть вдребезги разбивает его о скалу беллетристики. Ррейннштадт — вымышленный город, впервые выведенный в «Пфице», и несколько историй, рассказанных Пфицем — изобретенным главным героем предыдущей книги слугой, похожим на Санчо Пансу и играющим одновременно притягательную и отталкивающую роль в вымышленном городе, — беспощадно и весело высмеивают принцип Д'Аламбера, который (как мы хорошо помним) есть инструмент для измерения человеческой природы, созданный ученым, который отвел Воображению ничтожное место в «Изложении человеческого знания». Самая очаровательная из этих шуток — длинное описание часов в центре города, часов, бесчисленные пересечения дисков и циферблатов которых так доступно и адекватно описывают нам суть мира, что — когда астрономы открывают новую планету — она, как оказалось, уже присутствует в механизме часов. Это есть, говоря другими словами, явное воплощение д'аламберовской версии начал Вселенной Ньютона. К несчастью, граждане города тратят массу времени на попытки проникнуть в механизм часов. Все усилия горожан оказываются тщетными, ибо, чем ближе они его рассматривают, тем дальше — в бесконечность — ускользает от них смысл. В конце отрывка часы начинают походить на предметы из книг Кафки или Борхеса.
В то же время некоторые из «Сказок Ррейннштадта» являются чисто повествовательными рассказами, описывающими влюбленность или одержимость, на которую люди попусту тратят жизнь. Эхом отражая трагическую историю самого Д'Аламбера, эти сказки возвращают нас к началу, ибо противовесом принципу Д'Аламбера в книге выступает «Пфиц», которым вполне может оказаться «привидение или дух, вызываемый рассказчиками злобных и легковесных историй». Призрак в машине — это шутливая История, История, что возвращает нас к Д'Аламберу, умирающему от горя, умирающему от Истории, рассказать которую у него не хватило Воображения. Мы все время помним о нем, читая этот удивительный роман.
Принцип Д'Аламбера
I
Холодный поздний вечер ноября 1717 года. По темным улицам Парижа, зябко прикрывая шалью залитое краской стыда лицо, спешит женщина. Подойдя к церкви Сен-Жан-ле-Рон, она поднимается по ступеням и, остановившись, бережно кладет на них сверток, который принесла с собой. Этот сверток — я, ее новорожденное дитя, завернутое в одеяло.
Только вчера я был всего лишь маленьким сгустком нежеланной плоти в ее негостеприимном чреве. Эта плоть, в свою очередь, была только следствием должным образом переработанных остатков пищи и некоего, происшедшего несколько месяцев назад, акта, который, возможно, доставил мимолетное наслаждение тому или иному его участнику. Таким образом, я был сформирован из косной безымянной материи, но имел уже душу, которую моя мать желала уничтожить. Таков был первый импульс, направивший течение моей жизни. Я был похож на предмет, отторгнутый враждебной злой силой.