Принцип карате

Танцевать он практически не умел, но, глядя на окружающих, которые старались дергаться в такт музыке, неуклюже поднимали колени и, теряя равновесие, выбрасывали вперед и в сторону согнутые руки, быстро приноровился и ничем не выделялся в колышущейся среди мигающих лучей разноцветных прожекторов толпе.

Лена танцевала легко и грациозно, ее строгая прическа разрушилась, волосы рассыпались по плечам, закрыли лицо, и она отбрасывала их, резко встряхивая головой.

Когда музыка кончилась, Колпаков подошел к оркестру, положил на барабан пятерку, как учил Габаев, и попросил выдать самый высокий темп. Потом вернулся к Лене и сказал:

— Давай покажем класс. А то здесь все как недоваренные раки.

Лена восторженно кивнула.

Ударил барабан, звякнули тарелки, взвыл саксофон, и Колпаков с ходу ввинтился в быстрый рваный ритм. Он великолепно владел своим телом и сейчас щедро использовал его тренированную мощь: неуловимыми движениями приближался вплотную к партнерше и тут же отскакивал, мгновенно разворачивался на сто восемьдесят градусов, легко вскидывал ноги в уровень головы, падал на колени и подпрыгивал, почти доставая до россыпи хрустальных светильников, делал неожиданные наклоны корпусом, а руки плели вокруг замысловатую паутину, прессовали спертый от разгоряченных тел воздух, четко фиксируя в конце невидимые толчки, и все эти движения связывались между собой каким-то скрытым смыслом, логикой, не характерной для танца, а потому были непонятны прекратившим танцевать и ставшим в широкий круг людям, кроме разве что бородатого травматолога Кулакова, который громко орал что-то нечленораздельное и буйно колотил в ладоши.

Их проводили овациями, Лена сияла, было видно, что ей нравится находиться в центре внимания. Через несколько минут подошел Кулаков и с почтительным поклоном поставил на стол две бутылки шампанского.

— Отлично, сенсей! Примите от нашего товарища в знак извинений.

— Это еще не слава, но уже популярность, — довольно констатировала Лена и пояснила:

— Так говорил один мой знакомый: когда он входил в ресторан, оркестр вставал и играл его любимую мелодию.

— Большая популярность.

— Ага. Через год-два, ты, пожалуй, тоже станешь городской знаменитостью!

К этому времени Колпаков намеревался защитить диссертацию.

— И для меня будет вставать ресторанный оркестр.

— Правда, приятно?

— Очень. Хочешь шампанского?

Свет погас, зажегся, опять погас.

— Уже закрывают. Жалко… Быстро прошло время.

— Да.

— Шампанское будем пить у меня.

— А что скажет мама?

— Сейчас я живу одна.

Голубой зал почти опустел. Внизу, в просторном зеркальном холле у винтовой лестницы в ночной бар стоял Кулаков с компанией. Все уважительно приветствовали Колпакова, в том числе и обиженный весельчак в блейзере. Лена прижалась к Геннадию теснее, На миг он ощутил все ее тело.

— Ах, сволочь! Думаешь, все позволено! Да я тебя придушу!

В углу, возле туалетов, закрутился водоворот скандала. Изрядно выпивший человек тряс за грудки Тофика-миллионера, тот не казался слишком напуганным, только ищуще озирался по сторонам.

Колпакову не хотелось ввязываться, да его вмешательство и не потребовалось: широкая спина на миг заслонила происходящее, нападающий, охнув, отлетел в сторону, а толстяк как ни в чем не бывало подошел к зеркалу, брезгливо расправляя смятые лацканы белого пиджака и недовольно выговаривая своему избавителю. Обладатель широкой спины повернулся, и Колпаков узнал Рогова.

Четыре зала выпроваживали гостей одновременно — у выхода образовалась пробка. Выдавленная наружу толпа успокаивалась и, медленно редея, растекалась по залитому мертвенным светом ртутных ламп асфальтовому руслу.

Нести в руках две бутылки шампанского Колпакову было неудобно и непривычно. Это раздражало.

Проснулся Колпаков, как всегда, в шесть с незнакомым ощущением похмелья. Тошнило, ныли виски, во рту чувствовался противный вкус желчи. Попытался сесть, но закружилась голова, и он поспешно откинулся на подушку, придавив раэметавшиеся по ней длинные золотистые волосы. Волновавший и будоражащий вчера пряный аромат тонких духов сейчас показался приторным и тяжелым.

Преодолевая слабость, он встал, нетвердо ступая по скользкому паркету, подошел к выступающему углом наружу окну и распахнул раму.

Прохладный свежий воздух помог, Колпаков почувствовал себя лучше, и к нему вернулась способность воспринимать окружающее.

Он находился в кооперативном доме улучшенной планировки в чужой, со вкусом обставленной квартире, в стекле отражалось осунувшееся усталое лицо.

С девятого этажа открывалась широкая панорама южной части города — прямоугольные кварталы старой застройки, разношерстные домишки с разноцветными крышами, пестрые дворики, причудливо изогнутые улочки и проулки.

Утро было серым и невыразительным.

Колпаков повернулся, посмотрел на спящую Лену, даже во сне сохраняющую изящество и грациозность.

Но ничего не изменилось. Все просто и обыденно. Вместо праздника — будни. Впрочем, для него достигнутая цель всегда утрачивала привлекательность. Или почти всегда.

«Что имеешь — ничто, к чему стремишься — все».