«...Понятия, которыми двигалось нравственное развитие и достижение лучших отношений общежития, — не то чтобы... упразднены, а незаметно и постепенно утрачивают свои ясные очертания и заменяются суррогатами, в которых есть все, исключая истинную сущность того, на место чего их стремятся поставить. Так, например, доброта заменяется суррогатом, называемым чувствительностью, чувство чести заменяется самолюбием и тщеславием; любовь и праведное негодование уступают место симпатии и уклончивому несочувствию; на место долга усаживаются польза и удобство...» —
писал в одном из своих очерков А. Ф. Кони. Ложь — питательная среда для «псевдосов», способ существования. Луч правды — главное оружие в борьбе с ними.
«Затаившиеся «псевдосы» опаснее хулиганов и грабителей, которых за версту видно. «А вот замаскированная сволочь, чистенькие оборотни — куда опасней! Не только обворовывают нас — души высасывают, уродуют людей, калечат...
...Сколько пацанов завидует барменам, кладовщикам, закройщикам! Не летчиками мечтают стать, не космонавтами, там учиться долго надо, математику проклятую осиливать и вообще — риск, перегрузки. А здесь — раз, и в дамках!» —
возмущается Корецкий устами практиканта Валька.
Одним из худших результатов тех застойных явлений в нашей общественной жизни последних лет, о которых говорилось на XXVII съезде КПСС, было искажение нравственных ценностей, притупление нашего гражданского самосознания, нашей реакции на происходящие вокруг события. Мы сами обеспечили «псевдосам» вольготную жизнь, стараясь не замечать, не видеть, не отличать их от нормальных людей.
«Не штука — отличить, нужно желание отличать! А оно, вишь, — «не принято!», Вот и жируют расхитители в открытую, никто не спрашивает: на какие деньги, подлец ты этакий? Ждут», —
говорит в «Своем круге» старый следователь Лагин.
Социальная мимикрия и впрямь, как правило, не бывает изощренной. Сколько раз, глядя на заведомого жулика-соседа, одевающегося и объедающегося явно не по зарплате, сиживая с ним за одним столом, позволяя подвозить себя на работу на сверкающем хромом немыслимой заграничности лимузине, пользуясь его услугами, чтобы «достать» что-либо интригующе дефицитное, мы прикрывались от вопрошающих взоров собственной совести фиговым листком неведения и бессилия: дескать, не пойман — не вор, «откуда мы знали?», «а что мы могли?». В том и дело, что понимали — «карлик, он и на ходулях — карлик!» — и могли: как минимум «отторгнуть негодяя, не общаться с ним, руки не подавать, — испокон веку известно, как обходиться с проходимцами».