Принцип мести

Никогда бы не подумал, что переход в мир иной происходит так безболезненнно – я просто плыл по ртутно-серой реке, оттолкнувшись от берега жизни, чтобы причалить к берегу смерти, и было как-то досадно видеть тщетность своих потуг достичь немедленного, сиюминутного результата. По большому счету, не изменилось ничего, кроме Дашиного лица, которое почему-то утратило обаяние молодости и стало превращаться в гримасу ужаса и боли. Ветерок, треплющий обрывки памяти, донес до меня нелепые слова, сказанные ею, а может быть, и не ею, а кем-то другим: «Я уже не девушка, но это не имеет значения, ведь я люблю тебя, да, люблю, и все, кто был до тебя, по сравнению с тобой просто щенки...»

Даша упала как подкошенная – невидимый серп срезал ее, точно лозу. Получалось, что я жив, а она – нет. То есть я не умер, умер не я. Умерла – она...

Все это было выше моего понимания.

В довершение ко всему я увидел Анюту, стоявшую у зеркала в раме из слоновой кости. Мне показалось, что сумасшествие – не порок, а неоспоримое достоинство, особенно в ситуации, когда тебя убивают регулярно, по несколько раз в день, и не видел ничего зазорного в явлении своего ангела-хранителя, каковым, все всякого сомнения, она выступала. Я мог поздравить себя с переходом на новый, качественно иной уровень восприятия и мышления, с началом необратимого путешествия в мир тонких материй. Все, что происходило в последние полчаса в китайском ресторане, строилось, несомненно, по законам нелинейной логики и не поддавалось какому-либо разумному объяснению.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я, опасаясь, что Анюта вот-вот растает, превратится в шлейф духов или бумажный острокрылый самолетик.

– Как видишь, ставлю точку во всей этой истории, – сказала она, подходя ближе. Пистолет в ее нежной, совершенной по форме женственной руке казался чем-то чужеродным, воплощением какого-то немыслимого уродства и жестокости. – Все-таки моя версия оказалась правильной.

– Какая версия?

– Разрабатывать надо было не Богуславского, а его дочь, – сказала Анюта, с сожалением глядя на распростертое тело девушки. – В последнее время она сделала колоссальные успехи. Прибрала к рукам почти весь российский бизнес своего папаши...

– Не может быть...

– А она красива, – заметила Анюта, как бы намекая на мое прошлое.

– А где твой муж? – спросил я, возвращая ее в настоящее.

– Лечит псориаз на Мертвом море.

– Анюта, – позвал я ее слабеющим голосом.

– Меня здесь нет. Официально я нахожусь там же, на Мертвом море...

Она исчезла так же внезапно, как и появилась. У меня не было полной уверенности в том, что это была она и она была здесь, а не в Израиле, что моя кровь – это моя кровь, а лежащий рядом труп – не я сам, а Богуславский, пораженный во всех правах и не располагающий более ни собой, ни своим состоянием. Все это никак не хотело укладываться в моей голове. И только присутствие друзей давало какую-то надежду и заставляло предположить: все худшее уже позади.

Все.

Худшее.

Уже.

Позади.

Тогда я еще не знал, что мне предстоит долгое и трудное возвращение – к жене, к разбитому корыту, к своей дочери и к самому себе, к будничной жизни, наконец, такой, какая она есть. Я повторил путь героя неоконченной повести Новалиса, в которой было рассказано о двух влюбленных – Гиацинте и Розенблютхен. В поисках смысла жизни юноша с цветочным именем отправился в Саис, где под покрывалом богини скрывалась истина. Сорвав покров, он обнаружил под ним свою милую, бесконечно любимую, пахнущую домашними пирожками и детскими пеленками Розенблютхен. Со слезами счастья на глазах они бросились в объятия друг друга.

Зайдя к Светлане, чтобы проведать свою дочурку, я уже не мог уйти. Заглянул на минутку – остался навсегда.

А что касается операции «Иравади», то единственным воспоминанием о ней стала нэцке, божество довольствия и счастья, забавная статуэтка, которая служила ключом к странствующей неизвестно где голове Будды...