Принцип Нильса Б.

— Вай-ай, как поздно! — она включила уличную лампочку и было слышно, как звучно стукаются и трещат крылышками серые мохнатые бабочки, кидая тени вокруг.

Бабушка заботливо о чем-то спрашивает. «Есть хочешь?» — переводит Джалал. «Нет», — отвечаю. Джалал говорит, бабушка уходит и выносит поесть. «А я проголодался», — улыбается Джалал.

Мы сидим на топчане, здесь нам постелили, и уплетаем за обе щеки. Вместе с едой бабушка принесла пакет крахмала. Им мы натираемся, чтобы нас не покусали комары. Джалал еще дурачится: крахмал здорово скрипит. Наконец мы ложимся. Бабушка уходит и выключает свет. Здесь, под чинарами, сразу становится непроглядно темно. Если посмотреть чуть в сторону и вверх, то видно звездное небо. Звезды усыпали темно-фиолетовую глубину пространства и подмигивают мне красно-сине-зелено… И чем дольше я вглядываюсь в них, тем больше их проявляется, и скоро звезд и звездочек становится так много, что эта темная бездна кажется усыпанной звездной пылью. И пыль эта живет: рдеет, струится, трепещет и пульсирует…

А на юге висит луна — печально и загадочно улыбаясь. Теперь она не желтая, а люминесцентно-белая, и красит этим рассеянно-призрачным светом мягко вырисовывающиеся контуры близких шелковиц, персиковых деревьев, алычи и виноградных лоз. Листья их, изменчиво меняя окраску, тихо шелестят и шуршат, дыша прохладой и принося таинственные шорохи и потрескивания в кронах. Журчат невидимые цикады, и под их ночной концерт — уверенный и отрывисто-настойчивый — я засыпаю и успеваю подумать, что завтра все продолжится: будет новый день, будут новые знакомства и открытия…

Файл 22: после

Просыпаюсь я рано. Моя душа как шар воздушный. Мне хорошо. И я вдруг вспоминаю — все! Я как спираль! Отбрасываю одеяло, вскакиваю… Грей путается в ногах. Какое страшное дело — привычка! Я одеваюсь — секундой! — размышляю: привыкание, пре терпение… С какой тяжестью жил все эти годы! А легкость кружит голову. Я сдерживаюсь — не подпрыгнуть бы! Легкость души, легкость на душе! Легкие раздуваются — побольше воздуха!.. Я вздыхаю глубоко — во всю грудь. Звенящая радость. В каждой клеточке! Жить с камнем внутри и не знать… А ведь живем и не знаем… Куда он пропал? Да сгорел! И дал вот столько энергии!

Я двигаюсь, двигаюсь! На все дела секунды: заправить койку, поднять гантели, гирю покидать, умыться, причесаться. На мгновение вглядываюсь в свое отражение — пытаюсь выявить перемены. Ничего особенного: внимательные глаза (говорят, мамины), челка на брови (стричься пора), резкие скулы (мама все мечтает, чтобы поправился — вот уж дудки) — может, только в уголках губ затаилась улыбка. Гримаса для прикола, отхожу. Одеваюсь легче — сделаю пробежку.

На улице еще сумерки. Прохладный ветерок — ежусь и перехожу на бег, Грей рядом. Радостный настрой гонит кровь живее — я согреваюсь, лишь морозец тлеет на щеках. Играю с Греем: гоняюсь то за ним, то он за мной. Ему нравится, даже подливает от возбуждения и прикусывает рукав. Бегу по старому маршруту.

Небо на глазах делается яснее. Синева и фиолетовые тени покидают глубины деревьев и кустов — прячутся в подъездах. Истаивают последние клочки облаков на небе. Золотятся верхние этажи высоток. Восток окрашиваются в пурпур. Громче звуки транспорта с недалекого проезда. Стукаются двери подъездов, становится многолюднее. Половина восьмого. Возвращаемся домой.

Мои уже встали. Я целую маму — у нее выходной.

— Салям, пап-джан! — папа в ванной, бреется.

— Как там, Кирюш? (в смысле — на улице).

— Классно: солнце, мороз, — но в самый раз! В общем, прекрасно! Гулял бы — день!

— Ты это чего?! — улыбается мама, а в глазах удивленное недоумение (или недоуменное удивление?).

— Мам, я есть хочу! — крикнул. — Слона бы съел! Я голоден!

А был влюблен.

На мир опустилась Вселенская Любовь. И по пути в школу, встречая друзей, посторонних прохожих, казалось мне — все они объединены одной единой Тайной. И имя тайне — Любовь. Это как пароль. Скажи им это слово, и тебя поймут, и станут близкими. С другой стороны я знал: у них не было того, чем я обладал — и нес им нечто, что сделает их счастливее: нес им свои чувства! Я был как сосуд — хрупкий и прозрачный — и светился…

Я понял, для чего родятся люди, — для таких вот встреч. Я рос для этого — чтобы испытать такие чувства… Передо мной распахивались такие дали! Как опрокинутые небеса… Что, оказывается, может испытать человек! Я млел от ужаса — сладкого и томного. То леденели руки, и зубы начинали выстукивать дробь — не мог и двух слов друзьям сказать, то кидало в жар, и речь моя лилась свободно, и шутки вылетали одна за другой… Мне то хотелось делиться своими ощущениями, откровенно рассказать о ВСТРЕЧЕ, то открыть все, затаится, и, в эгоистическом приступе, смаковать свои чувства — ни с кем не делясь…