Принцип подобия

— Не справляются, значит, — Рони пронаблюдал, как Целест за шкирку выкинул владельца мобиля — невысокого и какого-то смазливого, словно фарфоровая кукла с яркими губами и волосами из желтых шелковых нитей, паренька; тот шипел и потрясал затянутыми в серый бархат кулаками, но мобиль уступил.

"Дополнительная причина недолюбливать Магнитов", — подумал Рони.

В салоне крепко пахло сиренью. Целест выжал максимум, а мотор был хорош, улицы и фонари закрутились, почему-то напомнив Рони шоколадный коктейль с вкраплениями разноцветных капель-мармелада.

"Я еду убивать, а думаю о мармеладе…" — он потер щеку. Он забыл пристегнуться, и теперь вцепился в скользкое лакированное сидение до побелелых ногтей.

— Не убивать, а выполнять долг. И незачем думать вслух. Это тебе нет разницы, пользуется собеседник языком или нет, а не окружающим, — Целест резко повернул налево, подрезал сразу двоих. Вслед полетела отборная брань. Он помахал из окна, демонстрируя свой визгливый универсальный пропуск.

Брань, пожалуй, стихла — почти стихла. Выражения изменились — точно.

"Но "ублюдок мутированный" звучит не лучше простого "куда прешь, болван".

Улица Новем, что у Белого ручья, более всего напоминала задний двор. Одна из первых в Виндикаре, застраивалась она стихийно, а кровью в ее тощих жилах была вода. Каждый норовил поставить дом поближе к холодному чистому источнику — вроде бы, подземному: Белый ручей не вытекал из реки и не впадал в нее; дома напоминали кур у поилки — кур облезлых и тощих; как и хозяева, они ссорились из-за удобного места, возвышения, узких мостиков и чахлых кустов. Бедняцкие хижины в два, редко три этажа — каждый забит под завязку, давно облупились, выставив напоказ уродливые кирпичные шрамы. В криво огороженных дворах висело белье и играли чумазые ребятишки. Власти Виндикара уже лет десять собирались облагородить улицу Новем, однако все проекты благополучно засыпали под сукном.

Может быть, теперь займутся, — подумалось Целесту. Они ворвались в смрадный туман — смесь нечистот, прогорклого рыбьего жира и моченых яблок, бурый и плотный, как болотные испарения. Рони даже отпустил свое сидение и зажал нос.

— Магнитов-то зачем вызвали? — зафыркал Целест. — У них канализацию прорвало…

Мобиль едва протискивался между домов-"кур". Скоро придется бросить, а далее бежать на своих двоих. Целест покосился на Рони: неважный спринтер. Хорошо бы "клиент" не оказался в каком-нибудь недоступном тупике…

— Одержимый травит, — Рони подумал о том же, вздохнул, — Либо иллюзия.

— Вычислить никак?

— Ты ведь знаешь — "психи" сильнее мистиков. До призыва.

Мобиль подцепил закругленным носом связку развешенного белья, и сочно плюхнулся в огромную лужу — по окна. Лужа, кажется, не высыхала со времен первой эпидемии.

— Вылезаем, — объявил Целест. Круглое лицо Рони вытянулось, и Целест счел нужным ободрить напарника: — Я слышу крики и вроде… недалеко.

Они вымазались в грязи и едва не заблудились среди одинаковых, как кротовьи норы, лачуг и вонючего тумана. Людей по пути не попадалось, неудивительно — от одержимого или бегут, или… не успевают.

"Крики", сказал Целест. И ошибся.

На пустыре, зажатом свалкой, ручьем и дикими колючками, творилось действо. Именно так — действо. Обитатели улицы Новем решили присягнуть на верность самозваному правителю, а то и божеству. Мужчины, женщины, старики и дети застыли в коленопреклонной позе перед ядовитым "святым" — косматым парнем, типичным работягой с низким лбом и мощными руками. Парень был плотью от плоти улицы Новем — и ее безумием. Люди нечленораздельно подвывали, выражая покорность одержимому. Монотонный гул перемежался всхлипами.

— Теперь проще определить, а? — заметил Целест. Никто не помешал им подойти ближе, ступая чуть не по головам или откляченным задам. Казалось, они развалятся комьями протоплазмы, словно трухлявые грибы, стоит толкнуть посильнее.

— "Псих"? Но запах… откуда? — Рони моргнул. Он заметил, что почти все жертвы ранены; у светловолосой девушки в рваном голубом платье были выколоты глаза, и в кровоточащее месиво забилась галька из ручья. Ее сосед скалился единственной верхней челюстью. Нижнюю глодал поодаль, в репейных зарослях, бродячий пес. Пес вилял хвостом и тоже по-своему благодарил одержимого — сознательно, в отличие от людей.

Затем Рони увидел обнаженную беременную со вскрытым животом — плод вывалился и болтался на пуповине, похожий на крупное яблоко, женщине полагалось биться в агонии, а она кланялась самому ложному из богов; он отвернулся.

— Не слишком буйный, — сказал Рони: смрад и зрелище подталкивали к горлу комок тошноты. Побыстрее закончить, и… наверное, кого-то еще можно спасти.

— Я прикрою, — ногти Целеста потемнели и ощерились иглами. Десятки игл — в них яд, но не смертельный; попадет в человека и вызовет сон. Предосторожность.