Принцип жирового тела

Подоспевшие санитарочки аккуратно растащили дерущихся, визжащих, женщин, уже успевших покрыть друг друга синяками и кровоточащими царапинами, спеленали обеих простынями и привязали каждую к своей кровати. Вообще я никак не мог поверить, но почему-то в женских отделениях царил не дух братства, а дух агрессии. Впрочем, мне говорили, что и в женских колониях наблюдается то же самое. В мужских отделениях я не видел между больными дружбы, но было какое-то мистическое мрачное взаимопонимание, было какое-то горькое понимание необходимости прийти на помощь и часто - и готовность это сделать. Ничего подобного я не увидел в женских отделениях. Мне показалось, что здесь каждая пациентка жила один на один со своим безумием. Впрочем, вполне возможно, что на мои впечатления наложила отпечаток моя принадлежность к мужскому полу. Скученность, неопрятность, а также видимый невооруженным глазом напряженный сексуальный голод этих женщин еще более утяжеляли и без того безрадостную картину этого отделения.

Как-то раз Лидия Ивановна, заведующая четвертым отделением, попросила меня посмотреть соматическое состояние одной больной, которой накануне ввели сульфозин, препарат, который весьма сильно ослабляет физическое состояние. Больная эта была молодая женщина по имени Ольга Пролетова. Она накануне подралась с другой больной и сильно ее изувечила. Санитарка вышла на пару минут из столовой, а когда вернулась, увидела у Ольги на щеке свежую царапину, а на полу лежала другая больная со сломанным предплечьем и несколькими сломанными ребрами. Побитую больную отправили в травматологию, а победительнице сделали сульфозиновый крест, то есть ввели по кубику сульфозина в плечи и в бедра. Сульфозин - это тончайшая взвесь серы в персиковом масле, и при внутримышечном введении вызывает очень сильную боль в месте введения, а также общую астению и высокую температуру.

Я вошел в палату, щелкнув трехгранником, и тихо приблизился к кровати больной. Она лежала, разметав по постели наколотые сульфозином руки и ноги, и лицо ее пламенело от сжигавшего ее сульфозинового жара. Заслышав шаги, она напряглась, и ее симпатичное лицо вдруг злобно исказилось. Но увидев меня, она сразу изменила выражение лица с озлобленного на приветливое.

- Присаживайтесь, Алексей Валерьевич, в ногах правды нет - сказала она приятным, чуть сипловатым голосом. Я снял с шеи фонендоскоп и потоптался вокруг кровати, ища стул.

- Какой вы жеманный, доктор! - Ольга посмотрела на меня каким-то глубоким, странно волнующим взглядом - Что вы так уж боитесь присесть на девичью постельку? Я присел на краешек кровати, попросил больную приподнять рубашку и принялся слушать сердечные тоны.

Почти сразу же больная незаметно и мягко подвинулась и прижалась своим горячим боком прямо к моему бедру. Ее кожа жгла мое бедро даже через одежду. Затем больная неожиданно взяла мою руку, державшую фонендоскоп и слегка потянула за кисть, так что мои пальцы коснулись ее упругого коричневого соска. От этого прикосновения Ольга слегка вздрогнула и то ли вздохнула, то ли всхлипнула, коротко и глубоко. Я передвинул фонендоскоп.

- Ну как мое сердце? - серьезно спросила Ольга, снова близко заглянув мне в глаза, - Оно бьется?

Моей руке, державшей фонендоскоп, неожиданно стало очень приятно, ощущение было, как в детстве, когда родители брали меня на руки из кроватки. И почти сразу я увидел, отчего стало приятно моей руке: Ольга гладила ее своей рукой нежно-нежно, и ее горячая рука была необыкновенно мягка и вкрадчива, она обволакивала мою кисть и запястье изнывающе сладкой истомой, и эти ощущения от руки неожиданно стали уходить в плечо и в шею, а оттуда вниз к животу и между бедер.

Мне вдруг показалось, что у меня внутри что-то оборвалось, как бывает, когда падаешь во сне, и я вдруг ощутил, что мне сильно не хватает воздуха. Я глубоко вздохнул и вынул фонендоскоп из ушей свободной левой рукой. В это время Ольга, коротко ойкнув от боли, подняла другую руку и, взяв мою правую руку уже двумя горячими руками, мягко поднесла ее к своему лицу и прислонила ладонью к своей горячей щеке, а затем, слегка повернув голову, стала водить по моей ладони мягкими, нежными губами, изредка коротко прикасаясь языком и слегка прикусывая зубами подушечки моей ладони.

Странно, но в таком мало подходящем месте, каким была вонючая, душная палата для душевнобольных, на меня вдруг снизошел такой порыв нежности и желания, которого я никогда не испытывал ни с Леночкой-Пеночкой, ни с кем из других женщин, которых у меня было в моей жизни, если честно, совсем мало. Почти не понимая, что я делаю, я протянул свободную левую руку и стал гладить и перебирать спутанные волосы Ольги, нежно водить пальцем по ее мохнатым бровям, и вокруг мягких, нежных губ, гладить подушечками пальцев завитки хрящей ее аккуратного уха, а потом веки и длинные ресницы.