Принуждение к миру

У меня, честно сказать, на душе не было даже тени беспокойства. Не от непомерной смелости. А от незнания обстановки. Я даже отдаленно не представлял себе, что происходит. Кругом гремело, стреляло, визжало, вспыхивало и полыхало. Из всей этой мешанины предельно ясным было одно: нас атакуют, мы отбиваемся. И пока вроде отбиваемся успешно.

Но иногда крови бывает много. Очень много.

Оружие в руках – страшное испытание для психики.

Кровь – это серьезно. И своя, и чужая.

"Убей своего врага, на которого тебе укажут", – с этих слов должен начинаться полевой устав любой армии.

«Вот сейчас будет настоящая игра!» – я глазами поискал отведенный мне участок.

Старший группы умер сразу, даже не успев ничего осознать. Еще один боец, получив раны, несовместимые с жизнью, скончался через несколько минут, так и не придя в себя. Трое остальных (двое из которых получили легкие ранения) открыли ответный огонь, в результате чего нападавшие потеряли около пяти человек, – в отличие от более защищенных спецназовцев на них были только легкие бронежилеты.

Ничто так не украшает сцену подвига, как труп героя.

Лента новостей.

Американские дипломаты вывозят свои семьи из Украины

Те, кто еще буквально секунду назад были уверены в своей полной и безоговорочной победе, теперь неподвижно лежали на холодном полу, заплатив за чрезмерную самонадеянность.

Смотрю на эти трупы – наши трупы, наших мальчишек, и вдруг ловлю себя на мысли, что это не такая уж большая цена за победу. Ведь мы же победили. Парни дрались геройски.

Самое страшное, что я действительно так думаю. Мне не страшно. Я не схожу с ума. Не посыпаю голову пеплом. Да, не повезло… Что ж поделать. Война. Но зато мы победили. Мы победили!

Нет, ну правда, девять горелых комков в день – это же не много за то, чтобы стать с колен? Не пустить подлых американцев в Украину. Вы согласны?

Ради униженных и оскорбленных я готов устроить настоящую бойню.

Последнее, что я запомнил, – это ослепительная желтая молния перед глазами…

Мне было так больно, что я тихонько заскулил, едва очнувшись. Не открывая глаз, я скорчился, поджал руки и ноги, чтобы стать маленьким комочком, незаметным для боли. Но и маленький комочек испытывал такую же большую боль. Болела спина, рука, резало кожу на лбу и вокруг глаз. Я рискнул пошевелиться, опасаясь, что в любой момент мне станет в двести раз хуже. Но ничего особенного не произошло. Тело как болело, так и продолжало болеть.

Я начал подниматься – перевернулся на живот, подтянул колени, оперся на руки. И тут мне стало так больно, что я снова свалился. Из горла вырвался вой, выступили слезы.

Начал подниматься, и тут к горлу подкатила тошнота. Шумная струна блевотины, смешанной с кровью, извергнулась на куртку, распространяя кислый запах.

Все же смог подняться. Некоторое время стоял, покачиваясь и прислушиваясь к себе. Ничего, жить можно. Только тошно.

Сделал несколько неуверенных шагов. Казалось, что сам воздух превратился в липкую черную массу, в которой притаилась неведомая ужасная смерть. Мрак обволакивал тело и могильным холодом заползал в душу. Я был готов сломя голову броситься бежать, только бы скрыться, любой ценой оказаться подальше от этого жуткого места.

Уцелевшие натужно кашляли, скорчившись на полу или прислонясь к стенке.

Мне показалось, что все происходящее дурной сон: такого невезения просто не могло быть. И когда одна часть мозга уже начала поддаваться панике, другая продолжала бесстрастно фиксировать и управлять окружающей обстановкой.

Танки на городских улицах – готовые мишени.

Плохо, мать твою, очень плохо! Я упал на колени, пытаясь удержать автомат горизонтально, но тот стал страшно тяжелым. Голова превратилась в огромный мешок, набитый песком, который непрерывно пересыпался из угла в угол.

Есть неписаное правило: если в ходе проведения любой тихой операции звучит хотя бы один выстрел – останавливаться уже нельзя. И поскольку о скрытом наблюдении речь уже не шла, оставалось одно – действовать. Действовать, стараясь по максимуму исполнить полученный ранее приказ…

Путь к победе вымощен трупами.

Два гранатных разрыва прогрохотали в зале гораздо оглушительнее, чем это случилось бы на открытом пространстве. К тому же контузия лишила расторопности. Кое‑как достигнув убежища, я, к несчастью, не успел заткнуть уши. После чего заполучил на свою многострадальную голову новое потрясение. Прежний звон в ушах многократно усилился, и сквозь него не долетали уже никакие звуки.

Но как ни крути, а отделался я все‑таки удачно. Контузия пройдет, надо только забиться в укромный уголок и отсидеться там какое‑то время. Головная боль и тошнота помучают дольше, но в аптечке найдется парочка сильнодействующих препаратов, которые помогут игнорировать эти посттравматические эффекты.