Припять – Москва. Тебя здесь не ждут, сталкер!

Грязно-зеленая электричка, возившая, наверное, во времена оны колбасные десанты в столицу, поскрипела изношенными потрохами, пошлепала дверьми, да и тронулась, потащила свой ржавый, погромыхивающий хвост прочь из мегаполиса. Словно время назад откатывала, рутинно, но и бережно тоже, чтобы не поранить прошлое и не оскорбить будущее.

Что там езды-то до Сергиева Посада? Полтора-два часа, это ведь недолго для жителя Москвы. А если полтора-два века? Да что там, для российской провинции и эпоха – не срок. Глубинка она на то и глубинка, что в ней даже время тонет.

Когда поезд подошел к перрону Сергиева Посада, уже наступал вечер, и город стал похож на слегка порыжевшую фотографию, сделанную давно, еще каким-нибудь «Зенитом» или «Сменой», и аляповато раскрашенную в фотошопе.

Ночка полюбовалась на памятник Савве Морозову, сидящему спиной к поездам и неодобрительно взирающему на свежеоткрытый «Макдоналдс». Пересекла привокзальную площадь, на которой ближе к вечеру кучковались неопрятного вида молодые люди с бутылками пива в руках, прошла мимо рынка, мимо стайки тихо разговаривающих о чем-то, каких-то словно бы пыльных мужчин и женщин, наверное, паломников… Еще несколько шагов по неширокой улочке, и она оказалась на смотровой площадке.

Свято-Троицкая Сергиева Лавра распахнулась перед ней огромная и светлая, на нее хотелось смотреть и смотреть, и там, укрытое древними стенами, гнездилось что-то сияющее, мощное, налитое спокойной, уверенной силой. И непонятное, хотя в общем-то доброжелательное. Такой бывала иногда Зона, вспомнила Ночка, но редко.

Здесь тоже была зона – Зона Веры, воплощенная в труде рук и душ человеческих.

Храмы носят имена праведников, но возводят их обычные, грешные люди. А что, разве у них плохо получается? И у священников, если разобраться, тяжелая и грязная работа, ведь как бы то ни было, но в храм человек приносит свои грехи и надежды. Чтобы оставить здесь свои грехи и получить взамен грехов благодать и покой, а надежды, конечно же, приберечь для себя. Так стоит ли требовать от служителей храма поголовной святости? Или трезвости? Или бескорыстия?

Мы несем им свою грязь, так мудрено ли, что некоторые из них не слишком чисты? Нам это важно? Ведь дело-то свое они худо-бедно делают! Мы же не требуем, чтобы врачи все поголовно обладали отменным здоровьем, нам надо, чтобы они нас лечили. Вот и со священниками так.

Впрочем, монахов на улицах старинного городка попадалось на удивление немного. Работа, будни – все как у обычных людей.

Девушка сняла номер в гостинице неподалеку от Лавры и вышла прогуляться – вечер был ласков и покоен, хотелось просто ходить, ни с кем не вступая в разговоры, никого не задевая, просто ходить и дышать золотым воздухом этого места.

Но благостной прогулки, увы, не получилось.

Неподалеку от гостиницы ее встретила толпа паломников. Может, это были те же самые паломники, которых она встретила на Блинной горе, только теперь их стало намного больше, а может, другие, паломники ведь со стороны не сильно отличаются друг от друга. А тут еще и толпа. Нет, даже не толпа – стая, и намерения у этой стаи были самые решительные. Стая развернулась, неотвратимо охватывая девушку серой, невнятно ропщущей дугой, у нее, у стаи, оказалось одно лицо на всех, неистовое, распаленное и фанатичное, у стаи и чутье было единым, и этим чутьем стая сразу и безошибочно определила чужого.

– Одержимая! – резанул чей-то срывающийся голос. – Ведьма! Дьявольской подстилке не место в Божьих чертогах!

И серое, многорукое и беспощадное, люто и невнятно бубня не то молитвы, не то матерные ругательства, мгновенно оскалившимися от ненависти ртами надвинулось на Ночку. И на Зону в ней.

«Разве верующим дозволено так ненавидеть?» – успела подумать Ночка и ужаснулась, потому что поняла, что эти сплавленные яростью люди хотят ее убить. Вот так просто, взять и убить, всего-навсего потому, что почувствовали в ней нечто чужое. И испугались.

– Зона… – не то выругалась, не то взмолилась она. – Зона, проклятая…

И Зона ее услышала. И, как умела, попыталась спасти.

Наверное, лучше бы было, если б она этого не делала.

Зона расплавленным золотом хлынула в ее такое уязвимое, человеческое тело, заполняя его своей силой, делая нечувствительным к боли, стремительным и смертельно опасным. Зона вошла в ее разум, наполняя его тяжелым, ртутным стремлением выжить во что бы то ни стало, а значит – при необходимости убить не сомневаясь. Зоны в Ночке оказалось не так уж и много, но никогда не сталкивавшимся с тварью Зоны паломникам хватило и этого.

Ночка пришла в себя в каком-то переулке, позади громко кричали, нет, даже уже не кричали – выли, хрипели, хлюпали вспоротыми легкими… Она все еще оставалась тварью Зоны, но человеческий разум уже вернулся к ней, и человеческая душа тоже, и душа эта ужаснулась содеянному, содрогнулась и беззвучно закричала от нестерпимого ужаса и стыда.