Припять – Москва. Тебя здесь не ждут, сталкер!

В вагоне остро и горько воняло порохом. Блатные, на деле оказавшиеся никакими не блатными, а припозднившимися строителями-шабашниками, подобрали своего товарища, тот ошалело крутил головой и глотал водку из горлышка. Прапор ползал по полу, собирая гильзы и матерясь. Ох, не прост оказался прапор, совсем не прост!

Берет сунул обрез за пазуху, дотянулся до костылей и вернулся на место.

– Наследили, как шпана малолетняя, – сказал прапор, пряча пистолет. Гильзы он завернул в газету и сунул в свой мешок. – Ты это… помалкивай насчет ствола, слышь, служивый! Целее будем.

Один из шабашников, плотный мужик с корявыми натруженными руками, подошел к Берету и спросил:

– Обрез-то, может, вернешь?

– Обойдетесь, – отрезал Берет. – Нельзя вам оружие, еще стрельнете кого, чего доброго.

– Обрез – он ведь тоже денег стоит… – зло сказал мужик, но настаивать не решился – зыркнул исподлобья и пошел к своим.

– Выходим, – сказал прапор, когда электричка стала притормаживать. За окнами стояла августовская темень, только вдалеке, у самого горизонта, мрак прокалывали тоненькие иголки огоньков. – Дождемся следующей электрички, а лучше перекантуемся на полустанке до утра. Света эти твари побаиваются, хотя по мне, что они, что полиция – одинаково хреново. Но полиции здесь быть не должно, нечего им делать на безлюдном полустанке.

– И много таких тварей на дороге? – спросил Берет.

– Это ты у них спроси, ведь тот, что под цыгана работал, он, похоже, тебя признал. Так ведь сталкер? Сталкер, я сразу понял, только поначалу чего-то засомневался. А теперь вот точно знаю!

Берет промолчал.

– А едут они в Москву, – не унимался прапор, – все вы едете в Москву! И не хотел бы я знать, что вы там собираетесь делать.

– Что, если сталкер, так, значит, уже и не человек? – наконец сказал Берет.

– Может, и человек, не знаю. – Прапор успокоился, помолчал, затягивая горловину мешка, и вскинул свой безразмерный сидор на плечо. – Я тоже, как из армии вышибли, наладился было в сталкеры, да вовремя понял – не мое это. Много ли вас возвращается? Один из сотни? Из тысячи? А с деньгами? Кроме того, я женщин люблю, а в Зоне не до женщин. Да и после, предполагаю, тоже.

Прапор закурил, за окном медленно проплыли огни.

– Ну, пошли, что ли, сталкер.

Двери зашипели и выпустили их на бетонную платформу, в темноте угадывался низкий подлесок, пара фонарей освещала неряшливо сваренные поручни и выкрошенный до ржавой арматуры бетонный пандус, поднимающийся к железнодорожным путям. Воздух тревожно пах близкой осенью и почему-то соляркой.

– Здесь раньше танковая часть стояла, – пояснил прапор. – Вот под этим фонарём и заночуем, какой ни есть, а все-таки свет.

Берет. Москва-мачеха

Непросто безденежному и безбилетному приезжему, да еще и бомжеватого вида, проникнуть в Москву с парадного входа. На вокзалах и в аэропортах полным-полно полиции, сторожится столица, да только плохо сторожится, скорее напоказ, чем на самом деле. Потому что границы города дырявы и проницаемы для бродяг и авантюристов всех мастей и любого пола. Для искателей денег, красивой и просто другой, не такой серой и безнадежной, как в глубинке, жизни. Так, оболочка чудовищно раздувшейся клетки, уже нездоровой, но еще вполне жизнеспособной, неприступна для вполне безобидных бактерий, но проницаема для вирусов. Потому что вирусы в отличие от здоровых, но чужих клеток умеют прикидываться своими. День и ночь идут битком набитые потрепанные двухэтажные автобусы европейского производства и сомнительного происхождения со всей федерации, а больше с юго-востока. На фанерных нарах гортанно переговариваются, играют в нарды и тишком покуривают в рукав незваные гости столицы, предвкушающие, что именно им суждено стать будущими хозяевами мегаполиса. Это их дорога, с придорожной восточной кухней и зелеными домиками молелен на остановках. Что выгружают из багажных отсеков раздолбанных «мерседесов» и «автолайнов» на обочинах кольцевой дороги? Кто знает? Может быть, наркотики, может быть, оружие…

А с юго-запада и севера, по железной дороге в Первопрестольную катит другая публика, не сказать, что цивилизованнее, но для России исстари привычная. Это бродяги и бомжи, в основном русские, украинцы и белорусы, славяне из глубинки, безденежные, давно отчаявшиеся быть хозяевами в некогда своей стране и смирившиеся с этим фактом. Еще с северов и прочих неуютных мест едут бывшие зэки, они обычно сватаживаются группой и так добираются до своих малых родин, где их зачастую не очень-то и ждут.