Природа. Человек. Закон

Так и осталась бы в памяти степь как безжизненная пустыня, если бы в тот раз не довелось вернуться по той же дороге недели через две. Это было совсем новое, незнакомое место: в удивительно прозрачном воздухе во весь окоем расстилался нежно-изумрудный пышный ковер. Высоко в небе медленно, лениво кружила большая птица — коршун, а может быть, беркут, издалека без бинокля не разберешь. А на большом, диаметром метров в двадцать, приплюснутом пригорке, возведенном сотнями поколений сурков среди плоской степной поверхности, столбом возвышался толстый страж, зорко посматривая и в округе и в небо. Чуть появится опасность — резкий свист оповестит все население сурчиной большой колонии: «Прячься!», и сам страж с поразительным проворством нырнет в нору. Тот, кого тревожный сигнал застает далеко от норы (хотя ни сурки, ни суслики далеко от нор своих в общем-то не отходят), мгновенно распластывается на земле и замирает: даже зорчайшим глазам орла не различить на бурой почве бурую шкурку вжавшегося в землю зверька. А если к норам приближается лиса или корсак, сурки, суслики да и другие грызуны-норники, спешно затыкают основные ходы земляными пробками. Побродит-побродит лисичка, принюхиваясь, не несет ли из какого хода вкусным сурчиным духом, ничего не принюхает, а раскапывать наобум себе дороже станет, да и уйдет не солоно хлебавши в надежде где-нибудь застать врасплох свой обед.

Взмыл в воздух и завис, затрепетал, как подвешенная на резинке игрушечная птичка с крыльями на пружинках, степной жаворонок, залился нескончаемой однообразной и чарующей — так бы и слушал часами! — трелью. Мелкими перебежками, словно солдат под шквальным огнем противника, пригибаясь к земле, спешит по своим делам перепелка. А далеко-далеко, у самого края земли, будто паря над низкими травами, бежит на длинных и сильных ногах дрофа.

Окунувшись в этот полный жизни и движений мир, как-то забываешь, что это сухая степь. Но пройдет еще две недели, и она напомнит сама, что совсем недаром носит это имя.

Под палящим зноем, без капли дождя, выцветет, порыжеет некогда роскошный ковер, грызуны будут выходить питаться только ранним утром да в вечерних сумерках, когда спадет жара, остальное время они проводят в прохладных глубоких норах. Даже мелкие птицы — жаворонки, перепелки и другие на день скрываются в сурчиных и сусликовых норах. Раскаленной, безжизненной, пустынной кажется сухая степь в начале и середине лета.

Только тут начинаешь понимать, почему восточная поэзия столь восторженно воспевает весну. В умеренных широтах, в лесной полосе весна не самое лучшее время года — только преддверие, довольно грязное и холодное преддверие к красочному буйству лета, к теплым, пронизанным мягким солнцем долгим безмятежным дням. И уж настоящая необузданность радостных красок наступает осенью. Недаром Пушкин больше всего любил «в багрец и золото одетые леса», недаром в русской поэзии осенние мотивы преобладают над весенними.

Здесь же весна — единственное красочное время года. И не восхищаться им, не воспевать его просто невозможно. Слишком коротко, а значит, слишком дорого сердцу оно.

К немалому удивлению, в двух шагах от настоящих пустынь, в опустыненной степи, где редкие кустики низких ковылков, типчака, змеевки, ароматных полыней отстоят далеко-далеко друг от друга, где полупустынные кустарники — караганы и спиреи запускают свои корни на многометровую глубину, чтобы добраться до влажного слоя грунта, где обширные солончаки блестят на яростном солнце и только биюргуны, солянки да мощный злак чий осмеливаются поселиться в засоленной земле, в самый разгар лета, в июле — августе начинают зеленеть, цвести, плодоносить эти отважные растения. Отважные. Постоишь минутку с непокрытой головою среди дня — и хорошо, если отделаешься обмороком. Солнечный луч словно лазерный, кажется, так и сверлит макушку. А они в этом пекле целыми днями стоят и укрыться им нечем. Но некогда им падать в обморок — надо жить и делать жизнь. Всего месяц — полтора из целого длинного года отпущено им, чтобы и сами пожили всласть, и дали начало новой жизни.

И они не только сами наслаждаются жизнью, не только продолжают свой род в веках, но и кормят бесчисленное множество животных: от мельчайших жучков-червячков, перерабатывающих и отмершие и живые их листья и корни, до грызунов, птиц (что здесь предпочитают питаться не насекомыми, а более богатыми влагой травами), сайгаков и джейранов, большими стадами и маленькими группами кочующих по степным просторам.