Природа. Дети

Радостен был день, когда Юрка с мальчиками ходил ловить рыбу и не очень-то съедобных крабов, чтобы угостить друзей в палатке. Тяжелым был день, когда Юрка, подходя к бугру, услышал, как Юливанна раздраженно говорила о нем, о вечной его улыбке, назвала мальчика непонятным ему словом «кретин». Она не поняла того, что знал Виталий Сергеевич, покрасневший, когда оказалось, что Юрка слышал сердитые слова: улыбался Юрка от смущения, от скованности. Самое глупое, что он и тут продолжал улыбаться.

Он невольно все думал о словах Юливанны — почему они так задели, так обидели его. Ведь его дома и в школе часто ругали, привык. Один дед его не ругал — он добрый. И после этого размышления идет эпизод, казалось бы проходной, но психологически очень важный. Мальчики как-то нашли гнездо с птенцами и с нежностью следили, как они живут, как прилетает мать их кормить. А добрый дед тоже нашел это гнездо и бросил птенцов своему коту.

«— Ты зачем птенцов кошке? — закричал Юрка.

— А что, кошке тоже исть надо,— сказал дед, ласково щурясь.

— Птенцов, да?

— А чего их жалеть? Их много» (стр. 337).

И снова безудержная злость охватывает Юрку. Он искал, что бы разбить, поломать, уничтожить.

Видно, он почувствовал фальшь дедовой доброты, почувствовал, что за ней кроется равнодушие, душевная пустота. Это не сказано словами, это изображено поступками. Дубов в «Беглеце» пишет психологические портреты, предоставляя осмыслить их читателям, и осмысление дает иногда тот же эффект, что рисунок Виталия Сергеевича: смотришь вблизи — пейзаж, издали — смеющиеся глаза. И то, что это у Дубова получается,— еще одно свидетельство зрелости и самобытности его таланта.

Мы еще встретимся с добротой деда — эпизод с птенцами тоже предвестие.

А потом опять светлый день с Виталием Сергеевичем — он старается, чтобы Юрка забыл, как обидела его Юливанна. Его непоказная доброта серьезна, он бережет душу мальчика. «Слово, Юра,— опасная вещь. Им легко ранить человека, можно даже убить. Не в прямом, конечно, смысле... Юлия Ивановна совсем не хотела тебя обидеть. Слово, которое она употребила, попросту означает «отсталый». Но ведь это правда! Ты второй год в третьем классе [...]» (стр. 341). И говорит Виталий Сергеевич, что надо много читать, подумать о будущей профессии. Тут опять, совсем мельком: когда Виталий Сергеевич наклонился, «на Юрку пахнуло спиртным». От чего бежит Виталий Сергеевич?

Юрка говорит: «Я в интернат хочу». Тут Виталий Сергеевич, очевидно, не понял, что именно общение с ним и Юливанной родило у Юрки стремление вырваться из среды, в которой жил,— уйти и от вечно пьяного отца, и от доброго деда. «Думаешь, там будет легче — не надо учиться? От своего долга никуда, брат, уехать нельзя [...]» — говорит он.

А это сказано Юрке или себе? От долга уехать нельзя — еще одно предвестие.

Потом пришел шторм. Он подкрался исподволь, незаметно. Для знающих прежние повести Дубова нет неожиданности в том, что шторм в жизни героев начинается в час шторма на море. Мы уже много раз видели, как тесно связаны в художественном мышлении Дубова переживания людей, события их жизни с природой, с солнцем и бурями, с морем или рекой, с ветром или штилем.

Шторм подкрадывался исподволь и к героям «Беглеца». Я ради того и напоминал эпизоды, чтобы показать, с какой психологической убедительностью, внутренней логикой ход событий и склад личности двух главных героев повести — Юрки и Виталия Сергеевича — приводит к шторму в их жизни...

Первый порыв ветра сорвал тент автомобиля. Второй ветровой удар унес косынку Юливанны. «Кусты тамариска пригнулись, розовое облако сорванных соцветий понеслось за косынкой». Это не просто детали бури, тут метафора. Ветер сорвал цветы тамариска, шторм уносит куцее счастье.

Ветер стих. «Уже все, он больше не будет?» — спросила Юлия Ивановна. «Это только прелюдия». Прелюдия катастрофы — в переживаниях Юрки, в беседах, размышлениях и коньяке Виталия Сергеевича, в пьянстве отца, которому врачи запретили пить, и, наконец, в картине начала шторма. Все это создает настроение повести, ее колеблющуюся атмосферу, постепенно сгущающуюся в предштормовую.

Ветер уже «невидимой упругой стеной давил па лицо и грудь». Виталий Сергеевич пьет коньяк и беседует с Юркой. Вдруг море выкинет сундук битком набитый дукатами, и тогда «поедем куда глаза глядят, на край света, например», конечно, с Юлией Ивановной, считает Юрка. Бежать на край света от сложностей жизни мечтает Виталий Сергеевич? От коньяка? От кафедры? Или просто Юрку развлекает? Пусть подумает читатель... А может, это будет не сундук, продолжает фантазировать Виталий Сергеевич, а бутылка и в ней призыв «SOS», «Спасите наши души!». «Спасти можно тело, жизнь, а когда лезут спасать душу... Мы не будем лезть ни в чью душу — попробовали, как другие лезут в нашу...» И тут, видно, неблагополучие.

Юливанна пришла и схватила бутылку: «С твоим сердцем, в такую жару, на солнцепеке...» Виталий Сергеевич обещает без позволения больше не пить. «Страус перестал прятать голову...» И больше ни от чего не будет прятать.

«— А что случилось?