Природа и власть

В значительной своей части история Гроува не только эмпирически очевидна, но и логична. Встреча европейцев с тропическими лесами и населяющими их народами, нагими «дикарями», придала идеалам райской природы и неиспорченного естественного человека магическую притягательную силу: без этого опыта немыслим энтузиазм любителей природы, того же Руссо. Биология и «страсть к разведению деревьев» получили сильнейший импульс от знакомства с экзотической растительностью. Вместе с тем в колониях, прежде всего на островах, люди гораздо ближе, чем в Центральной и Западной Европе, столкнулись с цепными экологическими реакциями. Отчасти это было обусловлено природными условиями, а отчасти – тем, что разграбление леса, дичи и почв шло в колониях куда более стремительно и беспощадно, чем в метрополиях. В большинстве центрально– и западноевропейских регионов эрозия долгое время остается незаметной, и за вырубками лесов не следует стремительной и необратимой потери почвы. Там, где осадки равномерно выпадают в течение всего года, связь между лесом и водным балансом со всеми вытекающими из нее проблемами не так бросается в глаза. Исследования эрозии и дезертификации получили импульс из Северной Америки, а также тропиков и субтропиков, и только в XX веке люди заметили, что те же проблемы свойственны и Центральной Европе (см. примеч. 24).

Именно в колониях постоянная тревога европейца о собственном самочувствии относилась к климату и его последствиям. В Античности, с Геродота и Гиппократа, встреча с чуждым окружением заставляла человека думать о влиянии среды на людей; заокеанские открытия и завоевания Нового времени дали этим размышлениям сильнейший толчок. Мышление при этом часто следовало античным образцам; однако когда европеец как завоеватель вторгся в новые для него миры, то перед ним острее, чем прежде, встал обратный вопрос – как он сам влияет на окружение. Эксперименты с разведением европейских видов в колониях и экзотических видов в Европе породили новый вид практического экологического знания. Так, в Новой Зеландии в XIX веке люди опытным путем поняли, что для хорошего роста клевера нужно запускать на луга шмелей-опылителей (см. примеч. 25).

Особую роль играли острова: их изолированные микромиры служили своего рода лабораториями для изучения экологических закономерностей. Колонизированные острова – показательные примеры и для Кросби, и для Гроува. На небольших островах лес мог быть сведен без остатка, и никакие заносы семян с близлежащих территорий не могли его восстановить. Животных здесь также можно было истребить быстро и окончательно. Одним из первых примеров стал дронт, птица додо – легендарный нелетающий крупный голубь с острова Маврикий, вымерший еще в XVII веке. На Маврикии люди уже в начале XVIII века поняли, какой роковой ошибкой является вырубка лесов в местах, где пышная зелень лишь обманчиво прикрывает хрупкость вскормившей ее почвы (см. примеч. 26).

Судьба такого крупного северного острова, как Исландия, заселенного викингами около 900 года, в XIX веке была открыта в качестве наглядного пособия по разрушению окружающей среды. Вильгельм Рошер причислял остров к «великолепнейшим образцам природы, оскверненной уничтожением лесов». Исландия кажется хрестоматийным примером экологического порочного круга, который начинается с вырубок леса, продолжается перевыпасом и приводит к разрушению почв, в данном случае еще усиленному ветровой и водной эрозией. Здесь, на краю Арктики, похолодание климата, видимо, еще ухудшило и без того трагическое положение населения, численность которого упала с 80 тыс. в XII веке до 30 тыс. и ниже в XVIII веке. Исходные, первые в истории интересы направлялись на плодовые и кормовые деревья и полностью игнорировали березовые редколесья Древней Исландии. Безусловно, вырубки леса и выпас овец далеко не всегда приводят к разрушению почвы, что видно на примерах Англии и Ирландии, но растительность Древней Исландии не была готова к такой нагрузке. Исландские поселенцы прежде имели дело с экосистемами другого типа и упустили момент, когда они сами еще могли бы приспособиться к той природе, которую им не удалось приспособить к привычному для них хозяйству. Политические условия, видимо, также внесли свою лепту в то, что перед угрозой экологической деградации исландцы повели себя как парализованные: потеряли свою автономию сначала в пользу норвежцев, затем – датчан, и около 1700 года 94 % исландцев были бедными арендаторами с очень ограниченными возможностями. Чтобы оплатить аренду, им приходилось обрабатывать поля каждый год, так что они не могли позволить себе ни пар, ни залежь для восстановления почв. В этом отношении судьба Исландии также подпадает под рубрику «колониализм» (см. примеч. 27).