Природа сенсаций

Она выбрала меня; в таких случаях я не сопротивляюсь, Марина и ведет нашу, если так можно выразиться, любовь. И делает это достаточно грамотно: между нами есть напряженность, а во мне — неуверенность; всякий раз, прощаясь с ней, я сомневаюсь в том, что увижу ее опять. Притом мне кажется, что она простодушна; иллюзия возникла оттого, пожалуй, что я старше.

Что касается внешних примет, описывать их, считаю, бессмысленно: ну, женщина.

Живет Марина недалеко от центра, в большой квартире, родители почти всегда на даче.

И вот — пятница, конец недели, вторая половина дня, по Садовой дымят машины, движутся одной длинной волной. Ни о чем не думая, я иду в направлении Марининого дома. С улицы позвоню ей и, если не застану дома, пойду в кино — там рядом двухзальный старомодный кинотеатр.

Напротив ее дома с тяжелым фасадом — булочная, у входа в которую — телефон. Я звоню. Нет ответа.

Нет?

Я вдруг вижу Марину: она выходит из подъезда. И с нею довольно молодой человек, и он подходит к бледно-зеленой машине и отпирает дверцу.

Марина целует его совсем не по-братски.

Он уезжает, а она идет вроде бы в булочную.

Я мечусь.

К удаче моей, по улице катит медленный и длинный самоходный кран, и я успеваю под его прикрытием отбежать в подворотню. Марина меня заметить, по-моему, не могла.

Не тогда, а попозже я спрашиваю себя: почему бы не подойти к ней сразу и не спросить открыто: кто это был? Так прямо спросить.

Увы, ни за что, никогда. Поскольку как я мог это видеть? Что же, следил? Хуже того — страдал у запертой двери? Обе роли постыдны.

Было бы неправдой сказать, что ревность, например, вскипела во мне. Однако все это было неприятно, даже очень. Я, главное, недоумевал: зачем? Конечно, для себя-то я бы знал «зачем», если б оказался в похожей ситуации, но тут трудно было примерить свой опыт на Марину.

Пройдя дворами, я оказался около упомянутого кинотеатра. Билеты были, и сеанс начинался ровно через пятнадцать минут.

Я позвонил Марине.

Голос ее звучал бодро.

— Я тут на работе, — говорил я, — освобожусь часа через два — ты вечером что делаешь?

— Заезжай, — сказала Марина.

Покуда я смотрел этот какой-то фильм, понял, что просто так ничего не хочу оставлять. Собственное состояние представилось мне унизительным — и кого же было винить, как не Марину. Следует ей оплатить этот счет.

Покинув кинозал, я вышелушил из мелочи в кармане несколько двухкопеечных и стал звонить подряд. У меня нет друзей, но довольно тех, кого называют приятелями. Я почти сразу был приглашен в гости. В Москве, да в пятницу чтоб чего-нибудь такого не найти — этого не бывает.

К Марине на пятый этаж, не дождавшись лифта, поднялся пешком, влачился по низким и широким ступеням. Обогнал меня мальчик с портфелем, а навстречу прошла рыжая колли с рыжей хозяйкой.

Квартира у Марины была чистая и негусто обставленная старой, гладкой мебелью.

— Мы идем в гости, — сказал я. — Можем в кои-то веки сходить в гости? Знакомые мои…

Марина улыбалась, стоя у стены; Марина улыбалась, и у нее был большой рот.

— Это далеко? — спросила она.

— Умеренно. — Я подошел и обнял ее.

…Потом она вдруг заснула, а тем временем в небе собрались тучи, и в прохладной Марининой комнате потемнело, и от матовой, с бронзовым обручем люстры поползло по потолку пятно тени. Начался дождь, вода захлестывала подоконник, пол у батареи заблестел. Я встал и закрыл окно.

Было шесть часов, черные машины летели, несмотря на дождь, прочие двигались медленней, люди шли под зонтами — под пестрыми плавно, под черными спешили сильней.

«Если она играет, то мастерски, — медленно думал я. — Мне неприятно? Ответ отрицательный».

Я разбудил Марину.

Дождь ослаб и стих.

Мы пили чай, и Марина красила веки.

Подумал — не в первый раз я всего лишь держу паузу; просто-напросто жду того, что никогда не происходит. И напрасно я строил и строю жизнь свою на точном расчете — этот способ не для меня. Признаком ошибки было то, что я не умел рассмотреть никакого человека подробно, а уже издали, заранее готовил схему, к которой сам тут же терял интерес. Выходило, что Марина ничем не отличается от миллиарда других женщин, а вся ее прелесть и вся ее вина заключалась в том, что она была рядом, жестче говоря, под рукой.

Мы поехали в троллейбусе и потом в трамвае — этот последний еле полз.

Марина расспрашивала меня про работу, говорила:

— Расскажи что-нибудь… Что нового?

— Работа что… — бормотал я. — Это хреновина. Новое что-то, конечно, есть. Тебя, кстати, касается.

— Давай!

— Нет.

Помолчал и повторил:

— Нет.

Она насторожилась.

Почему бы теперь не выяснить все? Но Марина не сказала ничего, что можно было истолковать как признак или признание, не посмотрела никак — или я не заметил?

Трамвай пошел быстрей, и на поворотах ветки деревьев скребли по окнам. С листьев сваливались капли и оставляли на стеклах наклонные прозрачные пунктиры.

— Все-таки что? — допытывалась Марина. — Что ты там придумал?

— Замуж тебя позвать, — сказал я.