Прирожденный воин

– Я думаю, дело простое... – останавливается он перед Доктором. – Они предполагали, что за ними будут следить. Эта слежка, кстати, не слишком и мешала им, если не была организована специально. Я, кстати, уже говорил, что «поймал» в компьютере спящего Троянского коня... Эти парни знают о нашем существовании. И желали контролировать все наши действия. Возможно, намеревались гнать дезинформацию, чтобы сбить с правильного пути поиска. Обострение ситуации неизбежно должно привести к возникновению интенсивной переписки с Лионом. Эту переписку они и хотели контролировать, чтобы себя обезопасить. Обострение ситуации решено было доверить не традиционным чеченцам, за которыми и без того существует пригляд, а русским бандитам, чтобы не отождествлять себя в какими-то действиями в Чечне. А там сейчас идут важные действия. Я недавно опять звонил Мочилову. С группами спецназа нет связи. В горах сильнейшая пурга. И неизвестно, как там обстоят дела. Пурга, кстати, может помешать осуществлению планов...

– Пурга одинаково может помешать и нашим и ихним... – говорит Ангел.

– Это так, – соглашается Басаргин. – Не будем торопиться, дождёмся результатов.

– А то, над чем ты собирался думать, – спрашивает Пулат, – это откладывается? Или мы будем думать каждый по отдельности...

– Пока у нас слишком мало фактов, чтобы делать выводы. Ясно одно – какая-то акция «Green light» готовится. Предположительно она будет направлена против глав государств «большой восьмёрки». Возможно, планируется использовать в акции ракетные силы России. Как использовать? Только за счёт вмешательства хакеров? Это нереально. Может быть, с помощью хакеров их попытаются нейтрализовать? Тогда должна быть задействована другая сила, против которой могут быть использованы ракетные установки. Пока это мне кажется наиболее вероятным. Но определяться и зацикливаться на чём-то одном нам ни в коем случае нельзя. Будем собирать факты и только тогда выберем направление более конкретное. Я сегодня встречаюсь с Астаховым по поводу сведения воедино всех данных. Перед этим необходимо получить от Костромина всё, что есть у него.

– Сколько у нас времени в запасе? – интересуется Ангел.

– Точная дата встречи не оглашается. Предположительно недели две у нас ещё есть...

2

Несмотря на обещание Талгата, что самое трудное уже пройдено, впереди путь оказывается ничуть не легче, чем недавно благополучно преодолённый спуск с хребта. Группа углубилась в ельник, негустой, но именно потому тоже заваленный снегом, потому что здесь ветру труднее сметать верхний слой и уносить его в низины, забивая коварные трещины, пряча их от неопытного взгляда путника, готовя для него ловушки. Наверху метёт мощно и неотступно, и нет силы, которая способна остановить пургу или хотя бы противостоять ей. Видимость несравненно хуже, и сам трудный спуск прошёл, как ни странно, незаметным и почти незамеченным благодаря тому, что Талгат вёл группу очень умело. Здесь, внизу, уже можно различить не только спину переставляющего усталые ноги того, кто впереди, но и следующего и порой, в отдельные моменты, даже ведущего. И оттого, что хорошо просматривается трудная дорога, оттого, что ожидаешь трудностей не со слепым равнодушием, как наверху, а осознанно, каждый шаг даётся труднее.

После беспамятного и безвременного состояния следования в караване Борман «включается» в сознание и понимает, что идти уже не может – так устал. Но он идёт теперь уже единственно из-за страха. Не страха смерти, он не понимает, что такое смерть, а именно страха ожидания.

Мелькнула в воображении картинка. Он идти отказывается. Группа останавливается, потому что натянулся канат, обмотанный двумя витками вокруг бессильного тела. Что делает Талгат? Что делает Азиз? Они подходят к нему, к человеку, только ещё начинающему жизнь и не умеющему ею распорядиться, смотрят ему в глаза, разговаривают между собой по-своему, потом дают какой-то знак боевику, идущему последним. Тот поднимает автомат. Черный металл ствола... Ещё более чёрное и оттого ещё более страшное отверстие, из которого вылетает смерть...

Ожидание смерти страшнее самой смерти... Именно это, представшее в воображении ожидание смерти и заставляет Лёню идти. Он идёт и думает о том, о чём вовсе не свойственно всерьёз думать человеку, которому ещё и двадцати не исполнилось. Он размышляет о том, что такое жизнь и что такое смерть. Он не верит в сказки про ад или рай, он не верит в реинкарнацию. Просто он думает о том, что вот жил он совсем недавно, не ведая никаких забот... И вдруг, по чьей-то прихоти, по чьему-то непонятному выбору – он должен умереть? Почему? За что? Он должен перестать существовать? Почему? За что? Такого быть не может... Ведь должна же быть в жизни какая-то высшая, надчеловеческая справедливость? И бог, наверное, тоже должен быть. Не какой-то конкретный, национальный или транснациональный, а большой и абстрактный, всеобщий, но – бог, всемогущий, который и следит за исполнением справедливости...