Приручение одиночества. Сепарационная тревога в психоанализе

«Таким образом, тень объекта падает на Эго, и последнее, с этого времени, может подвергаться осуждению с особой силой, как если бы это был объект, покинутый объект. Так, утрата объекта была трансформирована в утрату Эго, а конфликт между Эго и любимым лицом – в расщепление (Zweispalt) между критической активностью Эго и Эго, измененным идентификацией» (1917е [1915], р. 249).

Этот механизм интроекции утраченного объекта и расщепления Эго, как защиты от утраты объекта, подвергается воздействию ряда условий, которые Фрейд описал и суммировал следующим образом: (1) для того, чтобы выбор объекта регрессировал к нарциссической идентификации, катексис объекта должен быть слабым и, преимущественно, нарциссическим; (2) для того, чтобы стала возможной интроекция утраченного объекта, либидо должно регрессировать к оральной или каннибальской фазе, на которой силы амбивалентности трансформируют любовь к объекту в идентификацию с ним; ненависть обращается на этот замещающий объект. Так, садистические тенденции в отношении объекта обращаются против самого субъекта. Фрейд указывал, что садизм, обращенный против самого субъекта, в то же время бессознательно продолжает направляться значимому лицу из непосредственного окружения:

Обычно пациентам удается отомстить объекту, который является первопричиной, с помощью окольного пути самонаказания и мучения любимого лица своей болезнью; они обращаются к этим средствам во избежание необходимости открыто выражать свою враждебность по отношению к нему (1917е [1915], р. 251).

Обращение садизма против себя объясняет, почему меланхолики совершают суициды. Относительно мании Фрейд обнаружил, что это попытка прийти к условиям того же комплекса, что и при меланхолии, жертвой которой становится Эго, поскольку при мании удается овладеть этими переживаниями или оттолкнуть их (p. 254).

Некоторые неясности у Фрейда

Интуитивная догадка Фрейда действительно является проявлением его гения: когда депрессивный человек говорит «я ненавижу себя», на самом деле он говорит «я ненавижу тебя». Это утверждение наполнено бессознательной ненавистью к любимому объекту. На мой взгляд, эта ценная клиническая интуиция не была полностью понята, и до сих пор психоаналитики недостаточно эффективно применяют ее в практике интерпретаций переноса.

Вероятно, как отмечали некоторые авторы, это связано с определенными неясностями в более поздних формулировках Фрейда. Действительно, читая поздние работы Фрейда, мы можем это обнаружить: некоторые формулировки вполне определенны – например, когда он помещает идентификацию с утраченным объектом в отщепленную часть Эго, которая противопоставляется другой части, а другие формулировки, наоборот, двусмысленны. Например, можно оправданно задаться вопросом относительно части Эго, в которой Фрейд располагает субъектное Эго («I»). В какой части Эго отводится место «критическому Эго», «критической силе» или, позже, «Эго-идеалу» и «Супер-Эго»?

Ответы на эти вопросы очень важны, поскольку наш подход к реципрокным отношениям между Эго и объектами будет определять, как мы проинтерпретируем проекцию и интроекцию утраченного объекта, когда они возникнут в переносе во время лечения; далее я приведу пример.

Многие авторы отмечали эти неточности Фрейда. Например, Лапланш спрашивает: «Кто кого преследует в депрессивной топографии?» Laplanche, 1980, р. 329), – и он желает знать: «Какова центральная позиция дискурса?» и «Откуда исходят слова депрессивного субъекта?». На его взгляд, предпочтительно не пытаться слишком упорно локализовать субъект-Эго, дабы избежать «соблазна разместить субъект где-нибудь, раз и навсегда», или превратить его в средство. Лучше быть более прагматичными и вместо вопроса: «Каково происхождение дискурса?» – задавать вопрос: «Откуда это говорится?» Laplanche, 1980, р. 331). Мельтцер обращает внимание на эти же сомнения Фрейда: