Прищеп Пекарика

«Неужели это тебя остановит? – сарказмом отозвалось в сознании, реактивно вызвав соответствующую мысли улыбку, – Разве мало исследователей пострадало от своих открытий?»

– То-то и оно, – выговорил он виртуальному собеседнику.

Вениамин Петрович, еще некоторое время сочетавший в себе два удовольствия – тихое торжество собственного открытия и «неувядающую прелесть увядающей природы» по спонтанно родившемуся каламбуру – стал в большей степени склоняться к созерцанию окружающей красоты. И не только осени. По мере приближения к университету встречалось все больше молодых, с еще не потускневшими взорами женщин. И все они почему-то сегодня казались Вениамину Петровичу красивыми и одухотворенными. Вот уже в перспективе улицы стало просматриваться выдававшееся почти до самого тротуара высокое крыльцо главного корпуса. И, наконец, профессор, отвечая все чаще на приветствия, подошел к анфиладе ступеней, ведущей к широкой – почти во всю длину здания – площадке по типу бельэтажа. Поднялся наверх и нырнул в холодную тень козырька.

И почти сразу увидел знакомую спину Румана у самых дверей. Своего зама Вениамин Петрович знал еще с сопливого дворового детства, когда того чаще в среде мальчишек звали Мойшей, чем Мишей, то ли утверждаясь, то ли пытаясь таким образом обидеть. А еще в пылу случавшихся пацанских разборок он мог оказаться «хитрожопым евреем». Или еще чем-то похуже. Тогда Пекарику, если до его ушей такое доходило, ничего не оставалось, как физически реагировать на обидчика, потому что Руман был младше и слабей – а дружба есть дружба. Это сейчас ему понятно, что у фигурантов тех событий еще не были сформированы личности, необходимые для жизни в социуме. Были только мятущиеся в непривычных планетарных телах сущности. Они наивно повторяли за взрослыми модели поведения, привычки, выражения и уклад жизни. «Оскомину» от «кислого винограда» предков предыдущее поколение незаметно ни для тех, ни для других, как и эстафету самой жизни, передавало следующему. Волна памяти, на мгновение захлестнувшая Вениамина Петровича, услужливо напомнила, кем был он сам в том наивном социуме. И Веником, и Пекарем. А иногда еще и Рыжим. Хотя настоящим рыжим и не был. Но народ не обманешь. Хоть и блондинистым считал себя сам, но красноватая в редких веснушках кожа лица выдавала породу. «И тут уж хоть плачь», – улыбнулся пришедшему откровению Пекарик.

– Михаил Моисеевич!? Подожди, пожалуйста.

Руман остановился и обернулся удивленно: мол, что за спешка такая в трех шагах от деканата. Это в мгновение ока развеселило Пекарика. Он даже забыл, зачем пытался остановить его. «Неужели просто так? Не задумываясь – зачем? Как в детстве: увидел – окликнул». Наконец, дошло: воспоминания, пришедшие как раз после появления в поле зрения спины друга детства, как раз и спровоцировали скачек сознания в прошлое, зафиксированное на всю жизнь в нижних банках памяти бессознательного – на том примитивном уровне, где записывается вся информация, связанная с эмоциями и чувствами. «Поразительно! – обрадовался, словно в первый раз констатировал этот феномен психики, – Временной показатель напрочь отсутствует!»

– Привет, Миша! У тебя же, кажется, сегодня нет первой пары?

– А! – пожал тот протянутую ему руку, – Хватает дел после лета. Пока в колею все войдет… – лицо его стало расплываться в улыбке. «Сейчас схохмит, – Вениамин Петрович слишком хорошо знал этот взгляд, тысячелетиями формировавшийся в бессознательной памяти потомков Адама, – Сейчас похвалит себя, жалуясь на жизнь», – Сам же знаешь, – не обманул его ожиданий Михаил Моисеевич, – основная административная работа лежит на замах, а не на начальниках.

Вениамину Петровичу почему-то очень захотелось нагрубить. Ему всегда в таких случаях поначалу хотелось это сделать. «Фрустрация проклятая! А что ты хотел? Столько лет вместе. Разве можно не надоесть друг другу за это время? Будто я сам чем-то лучше… – он виновато взглянул на Румана, – Вот так-то… чувство вины спешит нейтрализовать спонтанную оплошность ума».

– Ну да, Михаил Моисеевич, умеешь ты с утра порадовать начальство, – Вениамин Петрович эмоционально как бы извинялся, беря на вооружение его прием, но в то же время подчеркивая – who is who, – Ты имел в виду, что, типа, вся моя байда на тебе? – он засмеялся, удачно использовав, как ему показалось, молодежный сленг для придания несерьезности разговору.

– А то!? – поддакнул Руман.

– Ну-ну! Кстати, Миш, зайди ко мне, как освободишься. Есть серьезный разговор, – Пекарик уловил во взгляде друга вопрос и машинально ответил, положив ему руку на плечо, – Очень серьезный, Миша. Серьезнее не бывает. И не спрашивай пока ничего, – заметил в его мимике желание уточнить, – Это требует времени.

То, что Руман бросит все дела, если они не связаны с другими людьми, и что через полчаса, выдержав достойную себя паузу, будет уже у него, всецело отдавшись любопытству, не стало бы для Пекарика новостью. Скорее, новостью мог стать его продолжительный неприход. Подумав об этом, Вениамин Петрович все же позвал секретаря.