Пришедший из моря - и да в море вернется (СИ)

Тень разрасталась, приближаясь. Сгустки тёмного тумана со стен тянулись к моей жене. Ухия продолжала сидеть на полу, зажимая руками рану; кровь окрасила ворот золотой туники. Неожиданно Ксавьер заговорил снова, и с каждым звуком я всё больше обретал уверенность в том, что никогда, даже заняв её тело, отец моей жены не привыкнет вновь к обыкновенным человеческим губам, и даже спустя полстолетия он будет неестественно кривить её рот, превращая в бездонный провал. Долгая тирада Ксавьера была обращена к тени на стене, и, повинуясь его приказам, существо Порога подалось назад. Туман ушёл с гнилостной поросли на стенах, сжимаясь до первоначального размера, а затем и вовсе начиная растворяться.

Вслед за этим земляной пол лаборатории задрожал. Казалось, сами горы исполняли под завывания Ксавьера какой-то ритуальный танец. Далеко внизу под порывами шквального октябрьского ветра бушевало море. Я не мог ни видеть, ни слышать его, но я знал, что оно там, внизу, оно пристально следит за нами. Риф Дьявола захлестывают волны, не давая даже самым смелым из глубоководных обитателей подняться по его острым, словно бритва, выступам, дабы бросить взгляд на горы, где сейчас решалась судьба подводного племени. В такие минуты море объединяло под собой все сущности, когда-либо взращенные им, превращалось в единый организм. Что бы ни происходило здесь, в Имбоке, море всегда оставалось незримым, но одним из основных участников разворачивающихся событий.

Не берусь считать, сколько времени я провел без сознания. Когда я наконец открыл глаза, то не сразу понял, где, собственно, нахожусь. Уверен я был в одном: это больше не лаборатория в горах, ибо земляные стены, покрытые зеленоватой светящейся плесенью, я не перепутал бы ни с чем. Было и ещё одно существенное отличие: там, наверху, за несколько километров от кромки берега, рыбный запах ощутимо слабел. Сейчас же он вернулся с полной силой. С первым моим осознанным вдохом я лишь усилием воли справился с подкатившей к горлу тошнотой. Я всё ещё был в Имбоке.

Постепенно запах гниющей рыбы, водорослей и каких-то благовоний стал казаться мне смутно знакомым. Пока я, наконец, не сообразил, что нахожусь на этаже Ксавьера, в одной из комнат, где мне уже посчастливилось побывать. Осознав это, я вновь мысленно вознес хвалу Деве Марии. Я лежал на старой кушетке в комнате, которую во время своего первого визита сюда мысленно окрестил приёмной. В комнате почти не было мебели, да и кушетку, полагаю, сюда принесли лишь затем, чтобы не класть меня на пол. Окинув помещение взглядом, я вновь закрыл глаза и принялся горячо молиться: Ксавьер мог устроить меня и в своём кабинете, где я вынужден был бы любоваться на его коллекцию накладных лиц. Видимо, он не желал, в свою очередь, наблюдать там посторонних, а потому не сделал этого, и я, избавленный от созерцания натянутых на распорки скальпов, благодарил всех известных мне святых.

Имею ли я право обращаться в своих мыслях к Господу? Давно, бесконечно давно, ещё до того, как я узнал о существовании Имбоки, душа моя яростно отвергала все попытки матери навязать мне веру. Как большинство испанцев, моя мать была католичкой, и лишь теперь я в состоянии понять, откуда поселилось в её душе столь сильное стремление делить свою жизнь с высшими силами.

Особым доверием моей матери пользовалась Святая Маргарита Кортонская, грешница, раскаявшаяся после смерти своего патрона, с которым жила вне брака. Без молитвы Святой Маргарите у матери не начинался ни один день, и я, считая себя весьма прогрессивным молодым человеком, периодически позволял себе посмеиваться над тем, с какой серьезностью мать относилась к уединенным беседам с почившей в далеком средневековье итальянкой.

Несмотря на мой здоровый скептицизм, религия никогда не была предметом наших ожесточенных споров. Мать не переставала регулярно звать меня к мессе, получая в ответ неизменный отказ, приправленный долей юношеского презрения к «бабьим сказкам», однако никогда не злилась и не повышала голоса, лишь как-то обреченно качала головой и уходила, оставляя меня наедине с моим упрямством. Сейчас, лёжа на скрипящей кушетке и уставившись в рассохшуюся обшивку потолка, я начинал понимать, почему именно Маргарита Кортонская.

Моя мать видела в её судьбе определенное сходство со своей. Уроженка юга Испании, вступив в брак не по католическому обряду, а в церкви Ордена Дагона, для своей веры она жила с Ксавьером во грехе. С той лишь разницей, что, в отличие от Святой Маргариты, моя мать не дожидалась смерти этого чудовища. Она бежала из Имбоки, боясь оглянуться и уже зная, что ждет дитя. Думаю, я понял бы её, если бы она решилась меня убить. Мать замаливала грехи до самой смерти, лишь я, ничего не зная о своем настоящем отце, не мог этого понять.