Пришелец

- Что с вами вдруг стряслось? - ломал пальцы безутешный молодой человек.

- Шерсть... и ведьмы... и костры... - застонала девушка. И, словно подброшенная пружиной, вскочила на ноги, повернулась спиной к молодому человеку и воскликнула: - Смотрите!

Одним махом рванула она молнию на платье. Обнажилась худая, синюшная спина в прыщиках, показались костлявые лопатки. Н-да, но не это главное: волосы у девушки росли не только на загривке - рыжеватая, примерно в два пальца толщиной полоска спускалась по спине и тянулась дальше, за пределы досягаемости глаза. И росли волосы довольно странно - топорщась, будто коротко подстриженная лошадиная грива.

- Выходит... я тоже... - причитала девушка. - И я ведь хотела вас убить... На костер! - вскричала она. - Вот и весь сказ!

- Это еще вовсе не означает... - пробормотал молодой человек, но не очень уверенно, в некоторой растерянности. И у него дрожал голос, ибо эта удивительная полоска производила ужасное, отталкивающее впечатление, а вместе с тем, пожалуй, действовала влекуще и порочно. Девушка стояла перед диваном, возле ее ног на ковре носились ведьмы на метлах, полуголые фурии танцевали вкруг разверстых могил. Девушка ревела посреди всех этих жабьеликих, трехголовых, хищноклювых тварей, и ее рыжая грива встала дыбом от страха.

- В школе ко мне цеплялись. Я эту противную гриву брила и мазала разными серными мазями, но ничто не помогало. Кожа порой слезала, а эта чертова шерсть оставалась!

- Это... просто какое-то заболевание. А может быть, что-то генетическое, пытался утешить ее молодой человек, впрочем, без всякого успеха.

- Простое заболевание - как бы не так! Видать, я из ведьминого колена. Моя судьба предрешена. Ведьма и все тут! Теперь-то мне ясно!

- Скажите... только честно, вы когда-нибудь гордились этой шерсткой?

- Сдурел, что ли, дурак бесноватый! - выпалила девушка сквозь слезы. Разве этим можно гордиться?!

- Еще как можно! Кого бес себе наметил, тех никогда не покидает гордость избранных. Тайная гордость по меньшей мере... Так что вы, - тут в голосе молодого человека появилась некая новая нотка - умоляющая и в то же время властная, сочувственная и в то же время надменная, - никогда такого рода гордости не ощущали? - Да, вопрос был задан в повелительном тоне и требовал безоговорочного признания.

Естественно, девушка молча помотала головой.

- Если так, то это промах. Значит, чертово семя упало на камень. "И, как не имело корня, засохло". [IV] Мы... - Он подошел к кабинетному органу и взял мажорный, сиятельно-королевский аккорд. - Мы требуем, чтобы он забрал обратно свою шерстку. Пускай берет обратно, и все тут! Нам она не нужна!

- Вы ее сострижете, а она вырастет снова. Я уж знаю.

- Нет, мы не будем ее стричь, гривка сама должна исчезнуть. И исчезнет. Ручаюсь! - Он был преисполнен отчаянной самоуверенности.

Девушка хотела было возразить, но на сей раз уже не осмелилась, поскольку молодой человек как бы успел вырасти; от него шло нечто властное, требующее повиновения, а она никогда не умела противостоять силам подобного рода. И когда он внезапно и бесцеремонно, схватив ее за плечо, вдавил грудью в диван, девушка ощутила сладкую смесь упоения, унижения и страха, полностью парализовавшую ее сопротивление.

"Он говорит как Граф. Так же решительно, но как-то совсем по-другому..." промелькнула в ее голове мысль.

Она продолжала лежать на животе, полная смирения, с гривкой, по-прежнему торчащей вверх. Ее нос уткнулся в шелковую подушку, голова вроде бы кружилась, и какой-то дивный дурман расслаблял конечности. К тому же от подушки хорошо пахло, уж не сосновой ли хвоей?

- А у твоей матери тоже была ведьмина гривка? - донеслось до нее словно сквозь туман, и она почувствовала, как прохладная рука скользит вверх и вниз по ее спине, скользит нежно, но уверенно.

- Была у мамы, и у бабушки тоже... - Почему-то теперь ее голос звучал непривычно для нее самой: как-то плаксиво, по-видимому, так в былые годы нищие клянчили подаяние на паперти. Но поделать со своим голосом ничего не могла, он сам струился откуда-то из неведомых глубин. - Кажись, голубок, была и у моей прабабушки. Она, упокойница, приехала сюда из далекой Сибири, из студеной таежной глуши... А ты, свет моих очей, - лепетала она, - кажись, не достанешь своими святыми ручками до самых срамных местечек. Я пособлю, я живо... - Она поднялась на колени и принялась непослушными пальцами распускать всевозможные тесемочки и шнурочки.

- Только спину, этого достаточно! - услышала она далекий голос.

Но девушка уже воспламенилась. Одну за другой стаскивала она исподние вещички. И поскольку зашел разговор о бабушке, мы вправе представить, что и на внучке были рубаха и всякое прочее бельишко, какое в свое время носили в Сибири, откуда "из студеной таежной глуши" переселилась в нашу солнечную страну ее прародительница. От белья остро и сладко пахло потом и грязью.

- Я сама, я сама, голубок сизокрылый, живо все скину, и Вельзевул, авось, отступит.

- Да ведь ты обовшивела, и в гривке полно паразитов.