Пришельцы с несчастливыми именами

Часть пространства съедается, и к минус бесконечности съеденного пространства прибавляется новый кусок. В принципе, Вселенная может исчезнуть совсем. Тем более, что официальных путешественников – как собак нерезанных. Обладатели плоти обычно развлекаются путешествиями. Например, эти рыбы. Между прочим, перед тем, как сюда прилететь, эта пара получила гарантию, что временно на планете никого нет. За это они заплатили. Так что дело обернется скандалом еще и по этой причине. Ну, с ними ладно. А вот съеденное пространство – это важно для всех. Ближайшие от него миры большей частью ненаселенные. Или в них расположены колонии ссыльных преступников. Если им удастся меня поймать, то я обречена быть сосланной в область Присмертья – так она обозначена на всех звездных картах.

– Ничего себе, веселенькая история. Постой, раз путешествия – так серьезно, то чего ради мы здесь?

Она не сразу ответила. Даже без звуковой окраски я почувствовал в ее ответе смущение.

– Из-за тебя. Во-первых, тебе надо отдохнуть. Во-вторых, крепко подумать, что делать дальше.

И тут я решился, благо не было тела. Если бы в этот момент оно у меня появилось, включая части, имеющие способность краснеть, наверное, я бы горел, как красный фонарь в сумраке фотолаборатории.

Я сказал:

– Есть конкретное предложение. Скажи пожалуйста, ну зачем тебе на Земле быть этой дурацкой платформой?

– Я думала, тебе нравится.

– Нравится? Знаешь, дорогая моя, что мне нравится? – И я выпалил на одном дыхании: – Девушка-сирота.

– Ах, так! – Мысль ее задрожала. Я представил женское лицо, не конкретное, а собирательное – с прикушенной нижней губой и белыми от волнения пятнами посреди раскрасневшихся щек. – Значит, я для тебя никто?

Кажется, назревала сцена.

– Да? Если мне нравится быть платформой, а у тебя встает на каждую голоногую блядь, вроде той, что была в электричке, может, и мне прикажешь пойти зарабатывать на панель?

Фраза отличалась удивительной пуленепробиваемой логикой. Против такой фразы сам Гегель не нашел бы что возразить. Когда существо из женщины превращается в бабу, любые аргументы бессильны.

Я вспомнил длинную цепь своих коротких женитьб. Конец ее потерялся в прошлом, но стоило разбередить память, как из былого, из топи смердящих блат, цепь протягивалась ко мне, как удав, громыхала медью истерик, звенела перебитой посудой, терзала шлепками наманикюренных пальцев о мою впалую грудь.

Люда. Из жен она была первой и, пожалуй, долготерпеливей, чем все. С ней мы прожили ровно год и неделю. Она заходилась в крике лишь в дни совместных похмелий, длившихся регулярно от понедельника до среды, где-то к четвергу отходила, а с четверга и по воскресенье включительно мы жили добром и миром, полюбовно деля радости и невзгоды тихого семейного очага.

За Людой была Аня первая и Аня вторая. С той и другой мы прожили в сумме одиннадцать месяцев. Аня первая, та имела привычку ложиться на рельсы, проложенные за два квартала от дома, хотя знала прекрасно, что это всего лишь запасные пути к свалке цветного лома, и поезда по ним не ходили. Вторая из перечисленных Анн голая вставала на подоконник и так стояла подолгу, мрачно и грозно молчала и, время от времени оборачиваясь, называла меня подлецом.

За Аннами идет Ольга, за Ольгой – сумасшедшая Нелли. Вот уж где был дурдом, даже вспоминать весело. Ей меня было мало, то есть не всего меня, а той моей главной части, которая скучает сейчас без дела, оставленная на далекой Земле, дремлет, свернувшись калачиком, словно младенец в люльке. Нелли была не права. С размерами у меня полный порядок. Просто на почве шизофрении все предметы нормальной длины казались ей укороченными. Я уверен, даже слоновий хобот показался бы ей мельче медицинской пипетки.

Мой донжуанский список на этом не обрывался, но я устал вспоминать.

– Послушай, я же не прошу ничего необыкновенного. Я давно хотел у тебя спросить, в человеческое существо ты можешь воплотиться?

– Могу, конечно. Только зачем? Мне человеческие формы не нравятся.

– Значит, и я тебе не нравлюсь?

– Ты – нравишься, но ты – другое.

Я растерялся.

– То есть как?

– Сказать? – Она немного помолчала для виду. – Не стоило бы вообще-то рассказывать такому блядуну, как ты. Да чего уж. В Панинформарии Жизни твой номер – тринадцатый.

Видно, она ожидала, что я после этого сообщения устрою по себе покойничный вой. Но я спокойно ответил:

– Я знаю, я уже слышал. А что – это плохо?

По мыслевопросу моей спутницы я догадался, что она несколько ошарашена.

– Погоди. Кто тебе об этом сказал?

– А… – Я сделал вид, что о таких пустяках и говорить не стоит. – Было дело.

И все-таки я рассказал. Рассказ мой занял времени не больше минуты.

– Так… – Она прикусила язык. Похоже, по части загадок мы друг другу не уступали. – Или они полные идиоты, или…

– Послушай, – я, наконец, не выдержал. – Объясни по-человечески. А то – тринадцатый номер, информарий, фигарий… Для меня тринадцатый номер – номер марки портвейна, и все.

– Сейчас объясню, не нервничай.

Она нудно стала мне объяснять, как объясняют тупицам.