Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко.

Надо сказать, что создатель первого в мире пролетарского государства тоже не больно жаловал всех, работающих головой, а не руками. Не было в его лексиконе более уничижительного слова, чем слово «интеллигент». Он, пожалуй, тоже не прочь был бы не сажать этих дьяволовых прихвостней за один стол с чистыми пролетариями. Но он понимал, что без тех, кто работает головой, – не обойтись. Будучи человеком реальным, он даже понимал, что на первых порах их не то что объедками кормить нельзя, но придется скрепя сердце подсовывать им самые жирные куски. Временно, конечно. До тех пор, пока у нашего пролетарского государства еще не хватает своих людей, умеющих работать головой. Вот появятся свои, тогда… Тогда этих сынов дьявола мы, конечно, прогоним.

Ну, а своим-то уж подсовывать самые жирные куски не придется. Будут все получать поровну: и те, что работают руками, и те, что – головой. Может быть, даже работающие головой будут получать меньше тех, кто работает руками. Не объедки, конечно, но… Как-никак государство у нас – рабоче-крестьянское.

Таков был план. Но на практике вышло немного иначе.

Люди, работающие головой, у нас знают свое место. Знают, что не они – соль земли. Что вся их так называемая наука существует исключительно для того, чтобы обслуживать тех, кто работает руками. Или кого-нибудь еще.

Тут, пожалуй, стоит рассказать один случай из жизни академика А. Д. Сахарова.

Академик Сахаров, которого не зря зовут отцом русской водородной бомбы, присутствовал на банкете, состоявшемся после первого испытания этого сверхоружия. И не просто присутствовал, а был он на этом банкете одним из главных виновников торжества.

Был он тогда еще сравнительно молод и достаточно наивен. И вот он поднялся с бокалом в руке и предложил присутствующим выпить за то, чтобы это ужасное оружие, действие которого они все сейчас видели, никогда не было пущено в ход.

Тогда поднялся маршал Неделин, который тоже был не последним (а может, и самым главным) человеком на этом банкете, и произнес ответный тост. С грубоватым народным юмором маршал рассказал тридцатидвухлетнему академику и всем сидящим за банкетным столом такой анекдот. В кровати лежит молодая попадья и с нетерпением ждет, чтобы муж тоже улегся и наконец приступил к исполнению своих супружеских обязанностей. Но супруг мешкает. Он молится Богу. Бьет поклон за поклоном и повторяет: «Господи! Укрепи и наставь! Укрепи и наставь!» Наконец попадья не выдерживает. «Ладно тебе! – прерывает она мужнюю молитву. – Ты молись, чтобы Он укрепил. А уж наставлю я сама!»

Так вот, как бы ни заносились люди, работающие головой, как бы ни кружилась у них голова от собственных успехов, им всегда вовремя напомнят, кто хозяин в доме и где их настоящее место.

Конечно, нельзя сказать, чтобы обошлось совсем без накладок. Так уж устроены мозги у этих странных людей, привыкших работать головой, что никогда нельзя угадать наперед, на что может сгодиться то или иное их открытие. С этим приходится считаться. Приходится поэтому даже терпеть, что иные из них лепечут что-то такое о своем праве заниматься чистой наукой. Договариваются даже до того, что чистое знание, не имеющее никакого прикладного значения, тоже для чего-то нужно. Это, конечно, уже перегиб.

Но о том, чтобы вообще обходиться без людей, работающих головой, никто у нас никогда и не помышлял. Такая безумная идея не то что основателю нашего государства, но даже его малограмотным наследникам ни разу в голову не приходила. А вот Толстому – пришла.

Это тем более странно, что сам Толстой всю жизнь только и делал, что работал головой. Чем, между прочим, и заслужил вечную благодарность человечества.

Сам он, правда, этого стыдился. И поэтому время от времени занимался тем, что пахал землю, косил траву и даже тачал сапоги.

Кто-то даже в свое время довольно удачно сострил по этому поводу: «В России было два писателя, которые занимались сапожным ремеслом: Толстой и Короленко. Но Толстой шил сапоги для души, а Короленко – для ног».

В последующую эпоху количество писателей, занявшихся шитьем сапог «для ног», сильно увеличилось.

Я сижу на низеньком табурете. На моих коленях чей-то потрепанный сапог. Рашпилем я подравниваю только что прибитую кожу подметки.

Я – сапожник. Мне нравится эта работа. Я презираю интеллигентский труд, – это умственное ковыряние, от которого, должно быть, исходят меланхолия и хандра.

Я не вернусь больше к прошлому. Мне довольно того, что у меня есть.

(Перед восходом солнца)