Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко.

Лев Николаевич Толстой (в отличие от своего младшего однофамильца), хоть и подгонял себя уверенностью, что весь мир погибнет, если он остановит свою работу, в глубине души прекрасно сознавал, что отнюдь не потребность облагодетельствовать своими сочинениями «класс, народ, человечество» движет его пером, а некий, от Бога (или от природы) полученный им в дар (или в наказание) инстинкт (в сущности, энергия заблуждения и была формой проявления этого инстинкта).

Думаю, что как природа наделила людей половыми инстинктами для того, чтобы род не прекратился, так она наделила таким же кажущимся бессмысленным и неудержимым инстинктом художественности некоторых людей, чтобы они делали произведения, приятные и полезные другим людям. Это единственное объяснение того странного явления, что неглупый старик в 70 лет может заниматься такими пустяками, как писание романа.

(Лев Толстой)

Даже и тут Толстой все-таки еще не может расстаться иллюзией, будто «инстинктом художественности» природа наделила некоторых людей не просто так, не по какой-то случайной своей прихоти, а – «чтобы они делали произведения, приятные и полезные другим людям». Но это все-таки – отговорка, некое самоутешение, самоуговаривание, последняя ниточка, связывающая его нынешнее самоощущение с той давней уверенностью, что весь мир погибнет, если он остановится, перестанет творить. Мысль, что он создает нечто приятное, а главное, полезное людям, вытеснена куда-то на периферию сознания, хотя и не отброшена вовсе. Главное же теперь – совсем другая мысль: творить, делать свое дело его побуждает некий могучий и властный инстинкт. Сила же инстинкта такова, что он все равно будет подчиняться его воле, даже если убедится, что занят совершеннейшими пустяками. Далеко не все пишущие движимы этим стимулом.

Если бы человек мог все свои мысли, касающиеся общественных дел, заявлять в собраниях, ему бы незачем было делать из них журнальных статей… Вместо того, чтобы писать, он бы говорил; а если мысли эти должны быть известны всем, не принимающим участия в собрании, их бы записал стенограф.

(Николай Чернышевский)

Дневник – не тот род литературы, к которому я питаю склонность: я предпочел бы ныне ежедневную газету. Но ее нет… Отрезанность от активной политической жизни заставляет прибегать к таким суррогатам публицистики, как личный дневник.

(Лев Троцкий)

Для человека, стимулом деятельности которого является забота о судьбах «класса, народа, человечества», личный дневник – это суррогат публицистики.

Для истинного художника дневник – самоцель.

Всякое движение души у меня сопровождается выговариванием. И всякое выговаривание я хочу непременно записать. Это – инстинкт. Не из такого ли инстинкта родилась литература (письменная)?

(Василий Розанов)

Стимулом, главной побудительной причиной, толкнувшей Зощенко к созданию книги «Перед восходом солнца», был именно вот этот непреодолимый инстинкт.