Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко.

Тут невольно опять вспоминается разговор автора с одной его сверстницей. Разговор, который мы, помнится, уже приводили однажды.

Она сказала:

— Я не перестаю, оплакивать прошлый мир, хотя уже минуло восемь лет с тех пор, как мы его потеряли...

Новый мир — это грубый, мужицкий мир. В нем нет той декоративности, к какой мы привыкли... Что касается справедливости, то я с вами не спорю, хотя и предполагаю, что башмак стопчется по ноге.

(Перед восходом солнца)

Вскользь брошенная фраза, что уже минуло восемь лет с тех пор, как старый мир навсегда канул в прошлое, позволяет нам точно установить дату этого разговора, так хорошо запомнившегося автору: дело, стало быть, происходило в 1925 году. «Голубая книга» вышла в свет в 1935-м, то есть десять лет спустя. Но мрачная тень этого — десятилетней давности — разговора лежит едва ли не на всех разделах и главах его книги. И дело тут не только в том, что полюбившаяся автору формула о башмаке, который стопчется по ноге, повторяется в нем многократно.

Взять хотя бы все тот же «Рассказ о старом дураке». Разве не подтверждает он всей своей художественной логикой тот очевидный и несомненный факт, что женщина, сделавшая автору в 1925 году свое удивительное по откровенности признание, была права?

О том, что «башмак стоптался по ноге», тут даже и говорить не приходится. Даже не стоптался, а, как мы уже отметили это несколько раньше, сразу пришелся точно впору обитателям нового мира.

Но в том, старом мире действительно была своя красота и, как удачно выразилась собеседница автора, декоративность. Да, там юные красавицы тоже вынуждены были отдаваться хромым, поминутно сморкающимся старикам с гноящимися глазами. Но там они за это по крайней мере получали разные роскошные апартаменты, автомобили, кареты. Они получали во всех отношениях шикарную и красивую жизнь.

А тут что? Жалкая комнатка в девять квадратных метров? Даже не комната: жилплощадь.

Нет, это уже не жизнь. Это какая-то мышиная возня. Какой-то убогий и жалкий клоповник!

И пусть бы даже в этом клоповнике действительно воцарилась полная и абсолютная справедливость! Пусть бы и в самом деле тут каждый получил по способностям! Что толку, если в результате этого удачного эксперимента наш мир навсегда покинут музыка и красота? Не «красивость и декоративность», а именно красота?

Все истинные поэты и художники в душе любили дворянство, высший свет двора, военное геройство и т.п....

Для развития великих и сильных характеров необходимы великие общественные несправедливости, то есть сословное давление, деспотизм, опасности, сильные страсти, предрассудки, суеверия, фанатизм и т.д., одним словом, все то, против чего борется XIX век...

Все изящное, глубокое, выдающееся чем-нибудь, и наивное, и утонченное, и первобытное, и капризно-развитое, и блестящее, и дикое одинаково отходит, отступает перед твердым напором этих серых людей. Но зачем же обнаруживать по этому поводу холопскую радость?

Нет, я вправе презирать такое бледное и недостойное человечество — без пороков, правда, но и без добродетелей — и не хочу ни шагу сделать для подобного прогресса!.. И даже больше: если у меня нет власти, я буду страстно мечтать о поругании идеала всеобщего равенства... Я буду разрушать такой порядок, если власть имею, ибо я слишком люблю человечество, чтоб желать ему такую спокойную, быть может, но пошлую и унизительную будущность.

(Константин Леонтьев)

Нетрудно заметить, что один из самых глубоких и оригинальных русских мыслителей XIX века говорит, в сущности, то же, что говорила Михаилу Михайловичу Зощенко его сверстница, не перестававшая оплакивать навсегда ушедший в прошлое, несправедливый старый мир.