Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко.

Зощенко же всерьез полагал, что такая перемена не только допустима, но и желательна.

Точка зрения несколько неожиданная для русского писателя. Мало сказать, неожиданная — просто поразительная!

Да, Зощенко и тут (как во многих других случаях) был вполне оригинален.

Впрочем, у него тут тоже были предшественники, И отнюдь не монстры какие-нибудь, а люди весьма почтенные.

Пушкин кричит про Чацкого: «Но кому это он все говорит, это непростительно!» Напротив, напротив, он не мог бы иначе, это художественно, и он вполне себе верен. В своем мирке. Всего только хвост впереди. Только Грибоедов выставил Чацкого положительно, тогда как надо бы отрицательно...

Молчалин — это не подлец. Молчалин — это ведь святой. Тип трогательный.

(Федор Достоевский)

Знаменитая комедия Грибоедова представляется Достоевскому (вопреки известному суждению Пушкина) в высшей степени художественной, то есть правдивой. Неверны, по его мнению, лишь авторские оценки, авторское понимание основной ее драматической коллизии. Все надо бы поставить с головы на ноги: Чацкого разоблачить, а Молчалина — утвердить, возвысить.

Ну как тут не вспомнить сардоническое замечание Чуковского по поводу решения Зощенко сделать «ставку на нормального человека». Чуковский, правда, вспомнил по этому поводу не Молчалина, а щедринского Глумова. Но это ведь, в сущности, одно и то же, Молчалин не просто сродни герою «Современной идиллии», они, как выразился (по несколько иному поводу) наш знаменитый поэт, — близнецы-братья!

Однажды заходит ко мне Алексей Степаныч Молчалин и говорит:

— Нужно, голубчик, погодить!

Разумеется, я удивился. С тех самых пор, как я себя помню, я только и делаю, что гожу...

— Помилуйте, Алексей Степаныч! — изумился я. — Это, право, уж начинает походить на мистификацию!

— Там мистификация или не мистификация, как хотите рассуждайте, а мой совет — погодить!

— Да что же, наконец, вы хотите этим сказать?

— Русские вы, а по-русски не понимаете! Чудные вы, господа! Погодить — ну, приноровиться, что ли, уметь вовремя помолчать, позабыть кой об чем, думать не об том, об чем обыкновенно думается, заниматься не тем, чем обыкновенно занимаетесь...

— Алексей Степаныч! батюшка! да почему же?

— Некогда, мой друг, объяснять — в департамент спешу! Да и не объяснишь ведь тому, кто понимать не хочет...

С этими словами Алексей Степаныч очень любезно сделал мне ручкой и исчез.

(Михаил Салтыков-Щедрин)

Именно этим символическим эпизодом начинается «Современная идиллия» Щедрина. Именно появление Молчалина и его загадочный совет «погодить!» дали первоначальный толчок чудовищной метаморфозе, происшедшей с ее героем.

Впрочем, как мы уже отмечали, это Щедрину она представляется чудовищной. Достоевскому, судя по приведенным его заметкам, она показалась бы в высшей степени желательной, даже благодетельной.

Свои мысли о Молчалине Достоевский высказал в несколько запальчивой, даже раздраженной форме. Этот раздраженный тон выдает его с головой. Видно, не так уж он уверен в своей правоте. Юпитер, ты сердишься!..

Но ведь сердится и Щедрин.

А вот у Зощенко нет по этому поводу никаких комплексов. Ни щедринского сарказма, ни достоевщины.

Все очень просто. Хочешь быть здоровым, хочешь жить беспечально и долго — стань Молчалиным.

Превращение в Молчалина — отнюдь не подвиг, не жертва и не мученический венец. Но это и не грехопадение, не позор. Это просто — возвращение к норме, ставка на нормального человека.

Именно это, по уверению Зощенко, как мы помним, сделал Гёте.