Пришествие Короля

— Ты прав, друг мой. Из нашего гнездышка в Септоне я могу видеть не только скалу Кальпе за проливом. С помощью нашей эскадры я могу следить за всеми передвижениями вражеских кораблей от Гадеса до Карфагена. Я горжусь, что превратил вражеский берег в границу — вражеский, не наш! Но, как говорил мой прежний главнокомандующий Велизарий, полководец должен иметь зрение такое острое, чтобы смотреть и сквозь каменные стены.

Мое дело было знать все, что происходит в Испании, Галлии и Франции, и, смею себе польстить, я это знал. Я многое узнавал от купцов, которых торговые дела заводили в визиготские порты к востоку и к западу от пролива, и еще больше — от агентов, с которыми я сносился по всему их королевству. Как ты помнишь, Мавритания Тингитана до варварского завоевания была в испанском Диоцезе, и, хотя это было давно, У нас оставалось в Европе много связей.

Хотя удача играет большую роль в сражениях и кампаниях, война пограничная, и на этом я настаиваю, по большей части дело искусства и предвиденья. Верно, можно ожидать любой случайности, но у тебя полно времени на размышления и подготовку. Защита пограничной крепости требует тщательного понимания военной науки, в то время как на войне куда большее значение имеют чутье и инстинкт. Думаю, у меня есть в этом некий опыт, чтобы так говорить, поскольку я уверен, что мой господин Велизарий обладал всеми этими качествами в большей степени, нежели любой военачальник со времен Юлия Цезаря или Александра.

Понимаешь, мои обязанности не были ограничены обеспечением безопасности каструма и города Септона. Септон был, как его называли в войсках, «краем мира». Но, как намекнул мне Либерии, когда мы расставались на набережной Панорма, «край земли» — это место особой ответственности — и возможностей. И вскоре после того, как я приступил к своим обязанностям, я начал понимать значение его слов.

Я должен был не просто командовать Септоном и его гарнизоном. Я отвечал за прибрежные укрепления Тингитаны и управлял эскадрой дромонов, патрулировавших пролив от полуострова Сестиария в Средиземном море до любой нужной мне точки в Атлантике. От лазутчиков и агентов моего предшественника и из опросов капитанов проходящих кораблей я узнавал многое о внутренних делах варваров в Испании, Галлии и Франции.

Вскоре после моего прибытия приказы пошли прямо-таки потоком, и я часто вспоминал прощальные слова моего патрона Либерия, чувствуя, что надвигается что-то большое. Из штаб-квартиры в Цезарее затребовали ежемесячные отчеты нашей разведки. Пришел приказ, чтобы о любом необычном оживлении деятельности визиготов немедленно извещали дукса Мавритании, который передаст это нашему главнокомандующему в Карфагене. Копии всех этих отчетов и дел наших агентов в Испании было приказано держать под замком в моем кабинете, и никто — даже штаб — не имел права доступа к ним.

Эта деятельность к концу года все усиливалась, и в конце восемнадцатого месяца мне было приказано принять особые меры предосторожности, для того чтобы принять эмиссара из-за пролива. Ни я, ни кто другой не имел права спрашивать ни о его имени, ни о цели его приезда, поскольку он ехал по личному указанию главнокомандующего. В должное время этот человек прибыл, и я отправил его под охраной в Цезарею. Шесть недель спустя он вернулся опять с запечатанным приказом от дукса Мавритании, который требовал, чтобы я обеспечил ему безопасное возвращение в Испанию. Так я и сделал, предоставив в его распоряжение один из моих быстрых дромонов. Корабля не было пять дней, а когда он вернулся, я узнал, что, когда он ночью приблизился к заливу Тартесса, в одинокой бухте горел маяк и наш таинственный гость спешно пересел в ожидавшую его рыбачью лодку.

Согласно приказу, я не пытался вникнуть в происходящее. Однако, поскольку наш гость стал все чаще появляться и уходить, я неизбежно кое-что узнавал. Он был евреем из Мериды, по имени Яков, торговцем шерстью. Хотя визиготы в Испании обычно не притесняют евреев, я понял, что этот Яков в обиде на короля из-за ложного обвинения в том, что он якобы пытался заставить своих рабов-христиан перейти в его веру, и что дело тогда кончилось конфискацией почти всего его имущества.

Когда Яков приехал в четвертый или пятый раз, я осознал, как важна была его роль. Он приплыл в нашу гавань, как обычно — вывесив знакомый нам сигнал. На сей раз он был на одном из этих быстрых суденышек с низко поставленными веслами, которые моряки называют «газели». Он всегда держался почтительно, но временами бывало так, что он вел себя как старший по власти. Яков потребовал допустить его в сокровищницу каструма, и, когда я уперся, он кое-что доверительно мне сообщил. Он заверил меня, что покажет, какие богатства привез, и тогда я пойму, что его требованию нужно подчиниться.