Пришествие Короля

О, эти двенадцать долгих дней! Они показались мне двенадцатью месяцами, годами, столетиями! Первые четыре дня бури продолжали завывать вокруг моей башни. Большую часть времени было так темно, что я едва отличал ночь ото Дня, и лишь молнии временами освещали ослепительным светом мой маленький мир. Я чувствовал себя одиноким на своей вершине Я уплывал от земли и моря, от бурь и круговерти хаоса, что кипели там, внизу. И лишь кольцо огней внизу у башни говорило мне, что, когда минет тьма, хоть что-то в мире останется постоянным.

Много, много тягостных часов провел я, глядя на лик моря. В своей высокой башне, выраставшей над самым обрывом, я был как раз там, где сошлись в схватке земля, море и небо. Каждый раз, пересекая комнату в башне, я невольно воображал себе, будто бы выхожу из моря на сушу и обратно, пока еще не принадлежа полностью ни тому, ни другому. Но именно море очаровывало меня. Даже отрываясь от узкого окна, я помнил о его неизменном присутствии. Хотя ничто не могло поколебать могучей скалы и выраставшей из нее твердыни, что служила мне пристанищем, мне казалось, будто бы волны прибоя вздымаются и опускаются внутри меня и в воздухе вокруг меня.

В этой темноте и мраке, среди воображаемого крушения времени и пространства я мог подумать, что по-прежнему нахожусь во чреве матери моей Керидвен (иногда я так и думал). Я начинал думать, что ночь души моей никогда не минет. Но наутро пятого дня она минула — солнце пробудило меня на заре таким веселым и ярким светом, который и вообразить в это время года трудно. Это длилось несколько дней, за которые я почти сумел выбросить из головы надвигающуюся на меня беду. Когда я не спал, я проводил время, высунувшись из выходящего к морю окна, и следил, как чайки, взмахивая крыльями, скользят по воздуху так близко, что я почти мог коснуться их. Они были подобны бликам на волне, белы, как снег на вершинах гор, как полная луна. Они качались, словно осколки солнечного света на океанских бурунах, рукавицы моря: быстрые, гордые, пожирающие рыбу птицы Манавиддана маб Ллира.

Больше всего поразило меня, как легко, без усилий скользили они в незримой стихии. Едва заметное движение мускулов требовалось им, чтобы нырнуть, взмыть в высоту, парить в воздухе, а затем, чуть изменив наклон крыла, скользнуть прочь вместе с порывом крутящегося ветра, чтобы с великолепной точностью опуститься прямо на острый выступ скалы, на котором едва хватало места для их перепончатых лап. Изо всех тварей земных они живут в самой яростной и негостеприимной из стихий. Бури сотрясают утесы, выворачивая деревья с корнями и швыряя на сушу сам океан. И все же морские птицы спокойно плавают в нем, доверяясь королю, что лежит на песчаном ложе. Они используют его силу для собственных целей, понимая природу его бытия, и применяют слепую силу ветра для того, чтобы подняться к небу ближе, чем прочие сотворенные существа.

Он, до Потопа рожденный.
Тела и крови лишенный,
Он лет своих не считает.
Ни смерти, ни друга не знает, —

бормотал я про себя, часами глядя на кружащихся и кричащих чаек.

Много десятков столетий
Он прожил на этом свете,
Земного лика огромней —
Живущий, хотя не рожденный.
Добро и злодейство несущий,
Незримый и вездесущий,
Он тот, кто все разрушает,
Он тот, кто кары не знает
И не ведает покаянья…

Я тоже мог доставить себе удовольствие поучаствовать в мистерии Океана. Внизу, подо мной, он раскрывался во всей своей бесцельной красе и силе, гоня строй за строем белогривую свою конницу в притворном наступлении на приземистые береговые валуны, игриво перекатывая их со скрежетом, который дрожью отзывался во всей Башне Бели. Меня так и тянуло вытянуться и посмотреть вниз, на их бурную схватку, а затем взглянуть на дальнюю равнину открытого моря. После тяжелых дождей предыдущего дня воздух был сверкающе чист, и на северо-востоке на горизонте я мог различить окутанный туманами остров, где, как говорят, Гвайр маб Гайриоэдд стенает в своем вечном заточении.

Поверхность океана казалась странно неподвижной, испещренной морщинками бесчисленных волн и яркими пятнышками бурунов, что шли друг за другом на равном расстоянии. Ощущения движения или глубины не было. Она казалась бугорчатой, лоснящейся шкурой какого-то чудовищного змея, неподвижно лежащей у моих ног. Только там, где все сходилось, там, где в вышине сидел я, можно было говорить о Движении, глубине, беспредельной мощи и всепожирающей тьме, скрывавшей тысячи миров, о которых мы в нашем мимолетном поверхностном существовании забыли.