Пришествие Короля

— Принц Эльфин, — повторил Рин, — думаю, ты понимаешь, что мужчине глупо верить в честность своей жены, когда она не на глазах у него. И то, что случилось с тобой, ничуть не хуже, чем с другими. Во всем Придайне нет девушек прекраснее и целомудреннее, чем в Гвинедде, и все же ни одна во владениях моего отца не смогла отказать принцу Рину в том, чтобы приютить его на своей перине. Так чего же тебе стыдиться и опускать голову? Вот что скажу я тебе: никогда под сенью листвы в Гвинедде не проводил я время столь приятно, как в эти три прошедшие ночи. Прекрасен красно-клювый снежногрудый лебедь, что свил себе гнездо в жилище принца Эльфина маб Гвиддно, слаще песен Птиц Рианнон были ночи, что провел я в обществе ее, и сохраню я их в сокровищнице своей памяти.

Громким долгим хохотом разразились люди Рина в ответ на его выходку, и еще бледнее и отчаяннее стало лицо несчастного Эльфина. Поднялись разговоры о вечной неверности женщин, мужи весело или мрачно покачивали головами в знак согласия, воображая в таком положении себя и свою жену.

Ровен могучий северный ветер,
А сердце девы — трава на ветру.
Из Гвинедда юный герой приехал,
Чтобы сидеть за столом на пиру.
Но жалок испивший позор на пиру!

— Верны слова твои, принц, — отозвался со своего сиденья к северу у очага друид, — неверны и лживы сердца женщин. Даже император Артур женился на ветреной Гвенхвивар, которую колдовством и чарами заманили в зеленый лес, где Мелуас испытал радость и наслаждения столь же великие, о которых ты говорил.

Тут и благословенный святой епископ Серван, что до того сидел молча, стал говорить о том, о чем не подобает людям, окрещенным в веру Христову. Как обычно, раздраженный словами Сайтеннина, он, однако, подтвердил перед собравшимися, что беды, виной которым женщины, неисчислимы, словно песок на берегу морском или звезды на тверди небесной.

— Как далеко ни скрылся бы святой человек в пустыне среди зверей диких, полногрудая женщина с нежными руками и ногами все равно преследует его своими дьявольскими соблазнами. Вот помню, как однажды в пустынном моем убежище в земле Придин, когда стоял я, преклонив колена в молитве под сенью яблони…

Но воспоминания доброго старика потонули в криках возбужденных спутников Рина Принц Гвинедда снисходительно улыбнулся ссутулившемуся Эльфину и продолжил свою злую, язвительную речь, каждое слово которой прознало, словно зазубренная стрела.

— Так счастливо провел я время, что, думаю, люди будут говорить о гостеприимстве Врат Гвиддно на Севере, покуда Остров Придайн и Три Близлежащих Острова возвышаются над голубыми глубинами королевства Манавиддана маб Ллира. И не стану я навлекать позора на твою жену, попросив ее надеть перед всеми Мантию Тегау Эурврона. Поскольку не только ее белые ноги и округлые бока откроет она перед всеми, но и прочие прелести, что должны остаться ведомы только нам с тобой, принц Эльфин! Пусть краснеет себе тайком ото всех в своих палатах, хотя от стыда или от удовольствия краснеет она — это я охотно оставлю на усмотрение двора и поэтов Регеда! А здесь у меня есть то, что не позволит ни тебе, ни прочим сомневаться в том, что супруга Эльфина нарушала свои брачные обеты со мною в эти три ночи!

И, раскрыв сверток, Рин показал всем женский мизинец. И на нем, не оставляя ни у кого никаких сомнений, было всем знакомое золотое кольцо принца Эльфина. Это было колдовское кольцо, которое однажды нашел Эльфин, когда отправился на берег собирать дарованную морем пищу И вот! — увидел он мертвое тело, качающееся на волнах. Никогда не видел он тела прекраснее, и на пальце его нашел он это кольцо.

— В знак любви ко мне, — продолжал принц Рин, улыбаясь приятным воспоминаниям, — принцесса позволила мне пред тем, как отошла ко сну, выпив слишком много вина, взять у нее это в знак своей любви. Я закрыл ее рану паутиной, и, пока этот прекрасный палец будет со мной, то, даже будучи при дворе своего отца в Деганнви, буду я обладать и ею.

Я увидел, что Эльфин поверил в то, что для него все кончено навеки. Его честь погибла, теперь и жены у него не было. Принц Рин говорил правду, если он владеет частью женщины, то и вся женщина принадлежит ему. Более того, если отрубленный палец девушки был жертвой богу и освобождением от греха, то Рин маб Мэлгон теперь владел развратной частью существа принцессы. Слишком непереносимо было унижение Эльфина, и я решил, что настало время вмешаться.

— Минуточку, принц! — воскликнул я, вспрыгнув на покрытое овечьей шкурой сиденье посреди собрания. Рин посмотрел на меня сверху вниз и довольно добродушно улыбнулся в торжестве и самодовольной гордыне.

— Умолкни, мальчик! — воскликнул он. — Мы говорим о делах, не касающихся детей в столь нежном возрасте!

Кровь бросилась мне в лицо. Может, окружающим я и казался младенцем, но после сорока лет я чувствовал, что люди могли бы уже и узнавать меня в этом обличье, хотя мое время еще и не совсем пришло.