Пришла подруга

Пришла подруга. Мы уже всей семьей собирались спать, вдруг – звонок в дверь. Я посмотрела в «глазок»: стоит незнакомая брюнетка в темных очках. «Открывай», – услышала я знакомый голос. Подруга, дрожа и оглядываясь, просочилась в дверь, стащила с головы парик, сняла темные очки. «Что случилось?» – почему-то шепотом спросила я, ведя ее на кухню. Подруга, нервно куря, начала рассказывать. В ее подъезде произошло убийство. Она как раз выходила из квартиры и видела, как один мужик стрелял в другого. Потом хотел выстрелить и в нее, но она успела вбежать в свою квартиру и захлопнуть дверь. Теперь он, конечно, будет за ней охотиться, поскольку она свидетель его преступления. Она до вечера просидела тихо дома, а потом, в парике и очках, добралась до нашего дома. Теперь она вынуждена скрываться. Два дня она скрывалась у нас, а потом исчезла. Оставила записку, что не хочет подвергать нас опасности и уезжает. Через неделю позвонила и сообщила, что милиция задержала этого киллера и она вернулась домой.

С ней всегда случались невероятные истории. Она была не замужем, жила с сыном. Претендентов на руку было много, но она не хотела терять свободу. Так она говорила. В общем, она направо-налево разбивала сердца, а однажды разбила сердце одному летчику, и он, отвергнутый, уехал в Африку, где и пропал. Она корила себя, плакала, а потом решила лететь в Африку его искать. Мы собрали ей денег на дорогу, и она улетела. Через две недели появилась, загорелая до черноты, и рассказала потрясающую историю. До Африки она добралась, но летчика не нашла, его, должно быть, съело людоедское племя. И ее тоже чуть не съели, но она смогла сбежать и добралась, через пустыню, под палящим солнцем и без воды, до ближайшего аэродрома. Мы слушали, открыв рты, и ахали.

Мы, конечно, понимали, что ничего такого не было, но почему-то никто не мог сказать: «Ну что ты врешь?»

Во-первых, сказать такое в лицо как-то неудобно, и потом, это было вроде бы и не вранье. Вранье предполагает хоть какое-то правдоподобие, а у нее – фантастика, триллеры, мелодрамы, боевики, захватывающие истории, которые мы слушали с неослабевающим интересом. И потом, врут с какой-то целью, ради выгоды или еще чего, а для чего она сочиняла все эти истории, что ей это давало, какую пользу? Да никакую! Это, скорее, была игра. Она играла!

Но со временем ее безудержное вранье стало как-то раздражать. Ну интересно, ну талантливо даже, но сколько можно делать из меня дуру? Почему я это должна выслушивать? Это даже унизительно, в конце-то концов!

С другой стороны, я понимаю, что она не хочет ни обидеть, ни унизить, ни выставить дурой. Да ни в коем случае! Она просто творит! Без всякой для себя пользы и выгоды, а часто и во вред! Она – на сцене. Ты – зритель, вот и смотри, и восхищайся, и смейся, и плачь! Но все меньше и меньше это получается. Ведь ей надо, чтобы ты сопереживала ей, сострадала, чтобы ты была не только зрителем, а как бы действующим лицом в ее пьесе, играла в ее игру. То есть из зрительного зала ты должна выйти на сцену и стать ее партнером, ибо «нет ничего на свете серьезнее игры».

Нет, не хочется, да и не очень-то получается. Может, просто не хватает таланта. А потому когда-нибудь я встану и уйду из этого театра, тихо прикрыв за собой дверь…«Играй, Адель, не знай печали…»

Молчание – золото

Сидели мы как-то в узком дамском кругу и рассказывали друг другу о наболевшем. У одной наболевшим был, естественно, муж. «Не знаю, что ему еще надо. Ну, что я хозяйка прекрасная, и мать заботливая, и из себя еще даже очень ничего – это само собой. Но главное – у меня нет от него никаких секретов, никаких тайн, не то что у некоторых. Все ему рассказываю, советуюсь, ну просто вся как на ладони, ценил бы – так ничего подобного! Вчера спрашивает: „Ты чего такая мрачная ходишь?“ А я ему говорю, что даже обидно, я ему уже третий день докладываю, что у меня запор, а он ноль внимания, даже в ум не берет. Я и клизму два раза делала, а толку – чуть, чувствую, что желудок до конца не опорожнился, я ему уже об этом говорила, у меня от него нет секретов, и надо слушать ухом, а не брюхом. Тут он закатил глаза, воздел руки к небу, как плохой провинциальный актер, и со стоном „О-о-о!“ вылетел из дома. Вечером звонит от своей мамы, мол, ей плохо, и он у нее останется ночевать. Как вам это нравится?»

– Скажи спасибо, что ушел к маме, – говорю я, – в другой раз уйдет к какой-нибудь глухонемой, если ты свои запоры будешь с ним обсуждать.