Катины же дела шли довольно успешно, она работала в какой-то лаборатории по сертификации и со своим общительным и, как теперь говорится, коммуникабельным характером находила заказчиков и заключала договора. Ее должность называлась новым словом «менеджер». Она даже могла скопить денег на две путевки в Анталию, на десять дней, но Леша ехать отказался. «И что я там буду делать?» – удивленно спросил он. «То же, что и здесь, – лежать». «А зачем куда-то ехать, чтобы лежать?» «Там ты будешь лежать на пляже», – объясняла Катя. Но в итоге она поехала одна, а на оставшиеся деньги купила там себе премиленькую дубленочку с капюшоном.
Теща Елизавета Петровна вышла на пенсию, чтобы приглядывать за внучкой, у которой, как она объяснила, трудный возраст, пятнадцать лет. Ей, конечно, виднее, она педагог, хотя ничего трудного у Юлечки не было, она росла спокойной и послушной девочкой, плоть от плоти этой семьи, где никто ни на кого не раздражался и не учил жить.Елизавету Петровну не раздражал даже вечно лежащий на диване зять, а ведь какой ангельский характер надо иметь, видя перед собой постоянно лежащего здорового и относительно молодого мужика, которому все по барабану, который палец о палец и т. д.
Но – ничего подобного, подумаешь, лежит и лежит, у всех свои плюсы и минусы. Только однажды, когда завели скотчтерьершу Топу и с ней надо было по вечерам гулять (Юлечку в темноту не отпускали), Елизавета Петровна сказала как-то Кате, впрочем, вполне благодушно: «Скажи своему спящему красавцу, чтобы собаку вывел». «Да ну, мам, легче самой сходить», – отмахнулась дочь. Кого она имела в виду под «самой» – неизвестно, но, судя по всему, не себя, так как тут же села звонить по телефону. Елизавета Петровна надела растоптанные боты и пошла с Топой на улицу. Можно было бы сказать: «И все у нее внутри клокотало от возмущения, но она с трудом сдерживала себя». Но это было бы неправдой, потому что ничего у нее не клокотало, а значит, и сдерживать было нечего.