Прислуга

Да еще и «Шелковистый блеск» перестал действовать. Постараюсь купить еще несколько баночек, нового, экстрасильного.

Мама поднимает глаза от «Альманаха»:

– Куда это ты так вырядилась?

Я надела самое темное свое платье, темные чулки. Темный шарф на голове делает меня похожей скорее на Питера О’Тула в «Лоуренсе Аравийском», чем на Марлен Дитрих. С плеча свисает уродливая красная сумка.

– У меня вечером дела. А потом встреча… с девушками. В церкви.

– В субботу вечером?

– Мама, Господу безразлично, какой сегодня день недели.

Спешу к машине, прежде чем последует новый град вопросов. Сегодня вечером у нас первая встреча с Эйбилин.

Сердце учащенно стучит. Никогда прежде не сидела за одним столом с негром, которому за это не заплатили. Интервью отложилось почти на месяц. Сначала были праздники, и Эйбилин приходилось почти каждый вечер работать допоздна – упаковывать подарки и готовить еду для рождественского ужина у Элизабет. В январе Эйбилин подхватила грипп, и я уже всерьез забеспокоилась. Боюсь, если миссис Штайн придется ждать чересчур долго, она утратит интерес или вообще забудет, что когда-то согласилась почитать мои наброски.

«Кадиллак» сворачивает на Гессум-авеню, улицу, где живет Эйбилин. Лучше бы я поехала на старом грузовичке, но мама наверняка заподозрит неладное, да и папе он нужен в поле. Останавливаюсь, как мы и договаривались, у заброшенной полуразрушенной хибары в нескольких десятках метров от дома Эйбилин. Навес над крыльцом «дома с привидениями» провис, окна без стекол. Выхожу, запираю машину, быстро иду по улице, не поднимая головы, каблуки звонко стучат по асфальту.

Раздается собачий лай, я роняю ключи и быстренько подбираю, испуганно оглянувшись. Группка чернокожих сидит на крылечке, поглядывая на меня. На улице темно, так что трудно сказать, кому еще я попалась на глаза. Иду дальше, чувствуя себя почти собственным автомобилем: большая и белая.

Вот и номер двадцать пять, дом Эйбилин. В последний раз озираюсь, жалея, что не приехала хотя бы на десять минут раньше. Кажется, что цветной район расположен так далеко, хотя на самом деле до белых кварталов всего несколько миль.

Тихонько стучу. Эйбилин открывает тут же.

– Входите, – шепчет она, впускает меня, захлопывает за мной дверь и быстро запирает.

До сих пор я видела Эйбилин только в белом. Сегодня на ней зеленое платье с черным узором. В своем собственном доме она даже кажется выше ростом.

– Устраивайтесь, я сейчас вернусь.

Лампа включена, но все равно в доме полумрак. Шторы задернуты и скреплены булавкой, так что не осталось ни малейшей щелочки. Не знаю, это всегда так или только в честь моего визита. Присаживаюсь на узкий диванчик. Рядом деревянный кофейный столик, покрытый кружевной салфеткой ручной работы. Голые полы. Чувствую себя неловко в своем дорогом платье.

Эйбилин возвращается несколько минут спустя, держа в руках поднос с чайником, разномастными чашками и бумажными салфетками, сложенными треугольником. Пахнет ее фирменным печеньем с корицей. Когда Эйбилин разливает чай, крышка чайника дребезжит.

– Простите, – извиняется она, прижимая крышечку. – В моем доме никогда раньше не бывали в гостях белые.

Улыбаюсь. Хотя понимаю, что ничего забавного нет. Делаю глоток чаю. Крепкий и вкусный.

– Большое спасибо, – говорю я. – Очень хороший чай.

Она садится, складывает руки на коленях, выжидательно смотрит на меня.

– Думаю, сначала мы поговорим о вашем происхождении, а потом перейдем прямо к делу. – Я вынимаю блокнот, просматриваю вопросы, которые подготовила заранее. Они вдруг кажутся какими-то детскими, примитивными.

– Хорошо, – соглашается она. Выпрямляет спину, поворачивается ко мне лицом.

– Ну, для начала, когда и где вы родились?

Она нервно сглатывает, кивает:

– Тысяча девятьсот девятый. Плантация Пьемонт, округ Чероки.

– Когда вы были ребенком, думали ли вы, что станете прислугой?

– Да, мэм. Думала.

Жду, что она пояснит, но нет.

– И вы знали это… потому что…

– Моя мама была служанкой. А бабушка – домашней рабыней.

– Домашней рабыней. Угу.

Эйбилин смотрит, как я записываю ее слова. Руки по-прежнему сложены на коленях.

– А вы… никогда не мечтали стать кем-нибудь еще?

– Нет, – отвечает она. – Нет, мэм. Никогда.

В комнате так тихо, что слышно наше дыхание.

– Хорошо. Тогда… каково это, воспитывать белых детей, когда за вашим собственным ребенком дома… – Откашливаюсь, смущенная своим вопросом. – Присматривает кто-то другой?

– Это как… – Она продолжает сидеть болезненно ровно. – Может… давайте перейдем к следующему вопросу?

– О, конечно. – Просматриваю список. – Что вам больше всего нравится и не нравится в вашей работе?

Она смотрит на меня так, словно я попросила ее произнести что-то непристойное.

– Я думаю, больше всего мне нравится нянчить деток, – шепчет она.

– Что-нибудь… хотите добавить… к этому?

– Нет, мэм.

– Эйбилин, не называйте меня «мэм». Не здесь.

– Да, мэм. Ой, простите, – прикрывает пальцами рот.