Зауважал! Хотя бы за попытку изобразить… Покорность!
Э-эх, дуры вы набитые, женщины!!! Если б не качали прав
И больше!
Снова спрашиваю:
— Ну как? Сможешь выполнить? Теперь, когда понимаешь,
Молча кивает. Я тоже киваю. Говорю:
— Теперь объясню свой план. Моего лица ты не видела, и это хорошо. Где расположен мой подвал ты тоже не знаешь — была без сознания, пока я тебя вёз. Но!
Если кто-то, неважно — из врачей, или домашних, увидит твои ножки, утыканные гвоздями, вопросов не избежать. Поэтому мы сделаем так.
Я тебе снова пшикну в лицо. Ты отрубишься. Я гвозди извлеку, и намажу шрамы мазью. Левомиколем. И перебинтую. (Пот
Затем я одену маску из псевдокожи на лицо — чтоб меня никто не узнал. Тебя отвезу прямо в травматологию. И уйду, оставив. Скажу, нашёл тебя на дороге без сознания.
И ты скажешь им, что у тебя сломана рука. Тебе сделают рентген, наложат гипс, и направят в поликлинику по месту жительства. Где получишь больничный. Все твои чёртовы деньги и всё остальное я снова засуну тебе в сумку. Добавлю и своих. На всякий случай. (Только не подумай, что я
— Но ведь… У меня не сломана рука? — хотя вижу, что уже поняла.
— Правильно.
А ты за это действительно — не говоришь никому ни слова про меня. А руку сломала — просто упала! Например, в арык!
Ну, как тебе план?
— Хороший. — вижу, снова сглатывает: сдерживает слёзы, — Только руку жаль… Никак нельзя без этого? Ну, чтоб — не ломать?
— Не бойся. Я сломаю, пока ты будешь без сознания. И перелом будет — несложный. Без смещения. Тебе двадцать девять. Заживёт ровно за месяц: пока будешь в гипсе.
— Ну… Хорошо. Я… Согласна, конечно! Давай. Начинай.
— Ага. Готова? — стою над ней снова с баллончиком.
— Да. А знаешь… — закусывает губы, — Мы бы с тобой могли бы…
— Нет! Не начинай. Я в «Стокгольмский синдром» не верю. И…
Из меня вышел бы отвратительный муж!
Странно, но она смеётся. Пусть и горько, но — не наигранно. Говорит:
— Вовсе нет. Нормальный! И… давай, начинай уж
Пшикаю в этот раз побольше.
Думаю, что есть определённая сермяжная правда в её словах. Ведь ещё в Штази психологи от разведки разработали хитрый план: к высокопоставленным женщинам-мазохисткам из страны врагов подсылали молодых красавцев-любовников. С садистскими наклонностями! И эти дуры в своих мучителей по уши втюривались! И секретную информацию «сливали»!
Так что чем быстрее мы с этой паршивкой сексапильной и слишком для меня умной расстанемся — тем лучше для нас обоих. (Как говорится в поговорке — «Умная женщина плюс умный мужчина — лёгкий флирт!»)
Ладно, займёмся лучше не мыслями, а делом.
Работа предстоит сложная: отвязать, перетащить её на лежак в углу, перевернуть на живот. Повыдёргивать чёртовы гвозди. (Не просчитаться: все восемьдесят!). Нанести левомиколь, перебинтовать. Ходить она, конечно, какое-то время будет через боль. Сильную. Но она у меня (Эк — я задвинул! Уже — «у меня»!) мужественная. И сильная. А от дырок в икрах особого вреда, несмотря на устрашающий вид — нет. Заживёт.
Женщина же! Значит — как на кошке!..»
Разговор с Анной прошёл, как ни странно, легко и просто!
Элизабет даже не надеялась на такое. Но, похоже, у Анны, которая в силу рабочих обязанностей наблюдает за их подопечным куда как пристальней и больше, накипело…
Сильней!
Так что когда после ужина Элизабет постучала в дверь комнаты Координаторши, та, открыв ей, уж
— У вас, техник, личный вопрос?
— Совершенно верно, сестра Координаторша.
Анна кивнула. Жестом пригласила входить. И сразу провела в спальню: да, высший руководящий персонал занимал помещения, предназначенные для руководства Андропризона, и у них в распоряжении имелась и дополнительная комната: персональная спальня, и даже ванна. А не душ.
Поскольку сидеть в спальне было больше негде, они обе опустились на узкую жёсткую постель, в шаге друг от друга.