Приснись мне, убийца

– Здесь есть статья очень интересная. О том, как в прошлом веке некий мастер установил в опере странный музыкальный инструмент – беззвучный. То есть не совсем такой уж беззвучный. Что есть звук? Всего лишь колебания воздуха. Эти колебания достигают нашего уха – и мы слышим звук. А теперь представьте, что звук этот такой частоты, что его человеческое ухо не улавливает. Представили?

– Да.

– Вот такие звуки этот странный инструмент и производил. Ухо их не улавливало, но – прошу заметить! – частота звуковых колебаний была из разряда тех, которые вызывают в человеке безотчетное чувство тревоги. И вот начинается концерт. Музыкант нажимает на клавиши – и что?

– Что? – спросила Вика.

– Паника! У людей в зале – волосы дыбом. Лошади у подъезда оперы начинают волноваться и сходить с ума. Но отчего? Ведь никаких внешних проявлений! А причина-то, мы с вами знаем, есть. Так и здесь, милая моя. Есть что-то такое, что Олега раздражает и выводит из себя. Последние два месяца он сам не свой.

Он был прав, конечно. Страшные сны не давали Козлову покоя. Вот она, причина. Но, даже зная об этом, невозможно ничего понять.

– Значит, ему уехать надо?

– Да, – с готовностью кивнул Вольский.

– Хорошо, – сказала Вика. – Спасибо вам.

– За что? – удивился профессор.

– За участие. До свидания.

Козлова Вика обнаружила на улице. Он стоял, прислонившись к дереву, и мрачно рассматривал проносящиеся мимо автомобили.

– Пойдем, – сказала Вика.

– Я вот подумал здесь… – Он кусал нервно губы. – Мне надо побыть одному.

– Ты обиделся на меня, да?

– Мне лучше побыть одному!

– Как знаешь.

Не лучше ли им действительно расстаться? Кто он ей? Вика развернулась и пошла прочь. Козлов не остановил ее. И даже не окликнул.

Глава 14

Завотделением оказался хмурым и неприветливым. Худое, в морщинах лицо, очки в черной старой оправе, седые волосы выбиваются из-под белой шапочки. Большаков показал свое удостоверение. Врач скользнул по удостоверению демонстративно равнодушным взглядом, спросил коротко:

– Ну и что?

– Вы моих подчиненных к потерпевшей не допускаете. И вот я сам приехал, лично.

– А вы зря приехали.

– Почему?

– Мне без разницы, кто к этой девушке рвется, – хоть лейтенант, хоть министр внутренних дел. Ни того, ни другого не пущу в палату.

– Вы мешаете следствию.

– А вы гробите человека.

– Мы этого человека еще даже не допросили. А вы говорите, что гробим.

– Она испытала шок. И ей эти ваши допросы…

– Не смейте так со мной разговаривать! – взорвался Большаков.

Врач внимательно на него посмотрел.

– Вам успокоительное бы попить, – сказал.

Он эти слова произнес с издевкой, чтобы уколоть, но, к его удивлению, Большаков не обиделся, а засмеялся.

– Зря смеетесь, – желчно заметил врач.

– Нет, не зря.

Большаков извлек из кармана упаковку с лекарствами.

– Думаете, вы один такой умник? – спросил он. – И до вас были советчики. Вот, прописали. Пью.

– Но я вижу, что вам не помогает, – все так же желчно сказал врач.

– Не помогает, – легко согласился Большаков. – Ни к черту эти лекарства не годятся.

Он неожиданно швырнул упаковку в мусорную корзину.

– Хороший бросок, – оценил врач.

– В баскетбол когда-то играл.

– Но с лекарствами так нельзя.

– Можно. Мне они не помогают. Вы же врач, должны знать: пока не будет ликвидирована причина болезни, от нее не избавиться.

– А для вас в чем причина?

– В этом убийце. Он мне спать не дает. Я по ночам вскакиваю, меня уже жена боится.

– Уйдет.

– Кто уйдет? Жена?

– Да.

– Некрасиво так говорить, но мне кажется, что я не слишком бы и расстроился. Мне не до нее сейчас. У меня ребенок больной, а я, страшно сказать, для него времени не могу выкроить. Это нормально? Как по-вашему?

– Ненормально.

– Так сохраните мою семью. Верните меня моему ребенку. Всего-то и делов – дайте с потерпевшей переговорить. Ведь она единственная, кто видел убийцу в лицо.

Врач молчал, хмуро разглядывая деревья за окном.

– Вы не любите милицию, – сказал Большаков.

Врач промолчал.

– Что-то было у вас в жизни такое… неприятное. Да? И вы на нас на всех обиделись.

– Вы моего сына посадили, – сказал внезапно врач.

Значит, Большаков не ошибся.

– Не мы посадили, – сказал он. – Суд.

– Не суд. Милиция его посадила. Сфабриковали дело, а суд проштамповал. Восемь лет. Когда он выйдет, ему будет тридцать три. Его ребенку – восемь.

– Значит, вы не согласны с приговором?

– А вы как думаете? – поднял глаза врач.

Большаков пожал плечами:

– Если не согласны – требуйте пересмотра дела. Обратитесь к адвокатам…

Замолчал внезапно, и в кабинете повисла тишина.

– Это глупо – мстить таким способом, – прервал паузу Большаков. – Любая месть слепа, но ваша… – Он даже развел руками, давая понять, как нелепо выглядит поступок врача. – Вы на нас обиделись, но в чем виноваты люди, которые могут стать следующими жертвами убийцы? Пока мы даже не знаем, кого искать. А вы от нас прячете единственного свидетеля. Это подло. Подло и мерзко.

Врач поднял на Большакова глаза.

– Да, – подтвердил Большаков. – Подло и мерзко. И еще я вам одну вещь скажу. Я с этой девушкой переговорю обязательно. Даже если для этого мне придется вас нейтрализовать.

– В наручники закуете?