Пристань святых

Я иду по тропинке и, когда вхожу внутрь, уже знаю, кто там, по одежде, висящей на крючках в нижней прихожей. Я нахожу их в сауне — они сидят рядом на деревянной скамье… Кики, мексиканец, рыжий парень по прозвищу Мизинчик, португалец с черной кровью, сын ловца карпов. Черный португалец был обладателем необычайно красивого тела, лиловато-черного с оттенком розового, словно гладкая дыня или баклажан, глаза его напоминали обсидиановые зеркала, в которых застыла странная отстраненность рептилии. Мизинчик поднял одну ногу на скамью и обрезает ногти. Мексиканец откинулся назад, его член немного приподнялся. После сауны мы обнаженными поднимаемся в обсерваторию. Садимся в кружок под светом звезд и ждем энергетического потока, который должен возникнуть в нас, переводим взгляд с одного лица на другое, и вдруг заряд зарождается между мной и португальцем, у нас обоих встают члены, и я чувствую, как кровь стучит у меня в голове. Мы занимаем место в центре круга, и он трахает меня стоя, чувствуя охотников с оленьими головами и Козлиных Богов и маленького человечка со сверкающими голубыми глазами, который сжимает нам яйца своими мягкими электрическими пальчиками, а мы несемся по ночному небу подобно падающим звездам, подобно приятной отстраненности рептилии и он трахает меня стоя одной ногой на скамье Козлиный Бог откидывается назад его член приподнимается наши яйца под светом звезд на ночном небе заряд цвет напрягается встает и на Харбор-Бич опустилось молчание и зима которая приглушала звук наших шагов мне исполнилось пятнадцать свет звезд на снегу тишина на тропинке толстый снежный покров.

Маленький открыточный городок на озере Гурон. Кажется, я тоже был Местным. Существовало множество разновидностей Местных. Среди них были прыщавые юноши с жестким взглядом, которые толпились перед плавательным бассейном из красного кирпича — сыновья ловцов карпов. Этих ребят очень боялись дети летних отдыхающих. В их забитом всякими предрассудками, раздираемом противоречиями подростковом уме дети рыбаков приобретали масштаб мифологических чудовищ, вызывающих страх и благоговейный трепет. Такой образ представил мне в своих рассказах один из тех летних отдыхающих, с которым у меня завязалась странная дружба. Он сообщил мне о том, как его старший брат, ткнув пальцем в сторону кучи дерьма у каменной стены, заметил:

— Местные срут здесь всякий раз, когда проходят мимо.

— Как же они могут срать, если им не хочется? — спросил младший брат.

— Местные могут, — мрачно ответил старший.

И конечно, самое страшное, что может случиться с ребенком отдыхающих, — это оказаться посреди банды похотливо улыбающихся сыновей карполовов…

— Давай-ка посмотрим, что у тебя в штанах, парень.

Однажды я видел, как они раздели под мостом орущего изо всех сил четырнадцатилетнего парнишку и мастурбировали его в реку.

Мои собственные представления о летних отдыхающих были не менее мифологичны. Помню одного молодого человека, сидевшего за рулем «дуйсенберга», на его лице застыло выражение такого жестокого, тупого самодовольства от ощущения своего богатства, что мне стало противно смотреть на него. Были там и странные, угрюмые, постоянно недовольные всем на свете старые миллионеры, жившие в громадных поместьях и никогда не появлявшиеся в общественной столовой. Часто можно было видеть, как их поднимают из инвалидных кресел и, закутав в пледы, усаживают на задние сиденья роскошных черных лимузинов. Однажды я стоял на обочине дороги, когда мимо провозили одного из этих высохших старых чертей. Мне бросилось в глаза неприятное красное лицо шофера, изборожденное шрамами от угрей, и когда старик взглянул на меня, из его глаз излилось что-то черное и уродливое. Мне внезапно сделалось дурно и даже затошнило, подобное состояние позднее я стал ассоциировать с легкой стадией лучевой болезни. Я и очень многие другие. Но кем был я?

Я помню воркующих голубей на рассвете, прилетавших из густых лесов, в которых было так много дубов, буков и берез и по которым протекало множество рек…

Я помню, как мне попадались дети отдыхающих, купавшиеся обнаженными в бассейне и демонстрировавшие друг другу свои напрягшиеся члены, словно маленькие фаллические призраки…

Я помню желтого окуня, бившегося на пирсе, стоячую воду за волноломом, где обитали карпы. Иногда они достигали веса в пятьдесят фунтов и частенько попадали в сети к ловцам карпов. На удочку мне тем не менее не удалось поймать ни одного.

И долгие холодные глухие зимы, когда люди большую часть времени проводили на кухне за чашкой кофе, а иногда они переходили в то состояние, которое мы называли Молчанием, то есть, пережевав все возможные банальности, они вдруг обнаруживали, что им больше не о чем говорить, и тогда умолкали. Их Молчание наполняло комнаты шорохом тишины — именно такое чувство возникает порой в темном лесу или в безлюдных уголках в городе, в которые порой невзначай забегаешь. А иногда все селение целиком уходило в Молчание.

Кем был я?

Незнакомец был следами на снегу много лет назад.