Пристань желтых кораблей

Она пожала плечами. С того, что люди обрели бессмертие, наверное. Игра — это жизнь. Что является основной чертой жизни? Стремление убить. Что является основной чертой Игры? Стремление убить. В инсценировке — на Перл-Харборе, где кипит вода, и в сотый раз тонут корабли, и падают ведомые смертниками бомбардировщики, на Курской дуге, где танки спекаются с землей и кровью в один сплошной черный ком, в Хиросиме, где снова и снова вспыхивает пламя атомного взрыва…

Но ведь когда-то, в первый раз, это не было игрой! Они не могли играть, умирая по-настоящему! Их вело в бой что-то другое! Они бросалась на колючую проволоку концлагерей не потому, что это очень интересно! И ведь Дэн почувствовал, почти ощутил это неведомое, непонятное, когда в прекрасной инсценировке “Майданек” смотрел на сытых, откормленных эсэсовцев, избивающих детей… Он бросился вперед не потому, что хотел испортить игру, соригинальничать. Он просто не мог иначе. Он почти понял! А они не хотят или уже не могут понять. Слишком долго длилась Игра.

Дэн посмотрел на нее. И прочел в глазах то, что совсем не обязательно говорить словами.

“Игра — это жизнь. Играй живя, живи играя. Это не больно — боль в твоей власти. Это не страшно -ты умирал сотни раз и столько же раз воскресал. Убивай! Это только игра! Это весело! Машины, которые умнее тебя, воскресят бренное тело, уложат на прежнее место, вложат в руки новое оружие. Играй! Не повезло сейчас — повезет в следующий раз! Кто хочет сыграть в Чингисхана? Кандидатуру на роль Гитлера, побыстрее! Экипаж “Энолы Гай”! Играем! Майданек, Освенцим, Хатынь, Сонгми! Играем!”

Она встала из-за стола. Волосы, цвета густого меда, упали на плечи, белое платье — флаг несостоявшейся капитуляции — обрисовало фигуру.

— Я улетаю утром, Дэн. Вызови машину в семь, будь добр.

Добр. Будь добр… Она пошла в глубь сада, обернулась.

— Я посплю в шезлонге. А ты дурак, Дэн. Игра -это единственное, что придает смысл жизни. Она в нашей крови…

Ждущая серость, забытая ею на стуле, обожгла руку. Он поймал белое платье в полукруг прицела. Затаил дыхание. И нажал на спуск.

Факел вспыхнул в ночи, осветил сад, и бревенчатый дом, и посыпанные песком дорожки. Он остался сидеть в кресле, пока земля возле черной горстки пепла не зашевелилась. Вынырнуло тупое рыло реанимационного робота. Приполз… Миг — и машина превратилась в полтонны оплавленного железа. Он прошелся по саду, захохотал:

— Игра? Верно! Будем же играть!

Второй робот прилетел через шесть минут. Спланировал из-за деревьев… Он прицелился, выстрелил, произнес, как аксиому:

— Ни один робот не причинит вреда человеку. Будем же играть!

На стенах его дома висел богатый арсенал. Он выбрал несколько штуковин поувесистее и повнушительнее. Перекусил, поглядывая на пепел. Третий робот пытался прикрыться защитным полем. Но нейтринный луч пробил поле.

Его убили к вечеру второго дня. Дом штурмовали морские пехотинцы, зеленые береты, самураи династии Тан и бригада СС из дивизии “Мертвая голова”. Они умирали, воскресали, и шли в бой снова. А он стрелял, зная, что уже выведен из памяти регенерирующей системы…

Дюжий десантник пнул носком ноги его жалкое, искромсанное ранами тело. Выругался, спросил:

— А как та девушка, из-за которой все началось?

— Откачали, — ответил кто-то. — Еще поиграет.

Она стояла совсем рядом. Смотрела на молчаливую толпу, поблескивающую самым разным оружи­ем. И читала во всех глазах один и тот же вопрос, его вопрос… “Зачем мы играем? Что такое Игра?” Шаг. Еще шаг. Она склонилась над Дэном, коснулась его лица:

— Ты победил…

Кто-то за спиной прошептал:

— Странно — не любил Игру, а единственный сыграл по-настоящему…

Размахнулся и отбросил ждущую серость, цепляющуюся за руки…

ПРОФЕССИОНАЛ

Рассказ-анекдот в характерной его форме. Сюжет наложен на апокалипсический мир, то ли постядерный, то ли угробленный мирным трудом человечества. Тоже примерно 1987 год. И, пожалуй, для того времени все это придумывание и торговля виртуальной реальностью для эскапистов — вполне незаезженная тема. Публиковался в казахстанских газетах.

У меня прекрасная работа. Самая лучшая в мире, тут меня никто не переубедит. Впрочем, никто и не будет спорить…

Мы сидели на склоне холма. Жаркое июньское солнце гладило нас своими ласковыми лучами, ветерок нес целое море запахов. Мятлик пах легко и едва уловимо, полынь взрывалась горькой, звенящей нотой, ромашки разливали в воздухе сладкий, спокойный аромат.

— Как это чудесно, Рич… — еле слышно сказала девушка. Она запрокинула голову, подставляя лицо солнцу. На бледной бескровной коже впервые за весь день появился робкий румянец.