Пристрастие к некрасивым женщинам

Сестра не могла этого не знать, я постоянно видел, как она величественно выдерживала на себе взгляд мужчин на улице, в поезде, на редких парижских вечеринках, куда она ходила со мной: вначале взор падал на ее лицо, потом отворачивал в сторону, затем снова возвращался, осматривал ее с головы до ног. В этих взглядах постоянно читалось удивление от ее лица, в отличие от моего, просто некрасивого. Но оно вступало в противоречие с телом, вполне привлекательным, если бы в ее взгляде или поведении было бы нечто обещавшее этот дар, эти блаженства, о которых меня заставляли мечтать романы XVIII века. Да, именно эти блаженства, во множественном числе, так повлияли на мои желания, и я даже замечаю, что при написании этих строк употребляю стиль письма XVIII века. Этим я еще и защищаю себя: обращаюсь к несовременному языку, чтобы показать отсутствие собственного стиля, что я вовсе не писатель и не отношусь к тем, кто охотно распахивает душу перед другими, хотя и ненавижу притворную стыдливость, равно как и маленькие смелости, воспеваемые глашатаями сексуальной свободы. Когда я пишу, я – лишь выразитель интересов большинства моих читателей, тень писателя. А что касается моей любовной жизни и женщин, они – лишь тень моей матери, тень самих себя, а человечными их делает только уродство.

«Что за кретин! До чего же они все предсказуемы, особенно когда хотят себя обмануть, поверить, что только они могут облагодетельствовать женщину!» – выразилась сестра о каком-то мужчине, который решил приударить за ней лет десять тому назад на одном из приемов в городской ратуше Парижа по случаю переизбрания политического деятеля, у кого я работал.

Говоря это, она имела в виду и меня, поскольку весь прием, и она это заметила, я продолжал пожирать взглядом двух или трех красивых женщин, которых можно всегда встретить на таких приемах. Те были скорее заинтригованы, нежели испуганы моим лицом и думали, что сестра была в некотором роде моей любовницей, одновременно трагичной и снисходительной, почти извращенной, и что мы были очень необычной парой, что она находила в моем уродстве настоящее удовольствие, которое ценится дороже золота. Сестре в то время было около пятидесяти лет, те красавицы были значительно моложе, но они ей завидовали: в ней была некая изюминка, привлекавшая мужчин гораздо сильнее, чем чистая и часто пресная или холодная красота, и ставшая причиной того, что сестра, в конечном счете, стала пользоваться успехом.

«Ты преувеличиваешь», – со смехом сказала она, стараясь убедить меня в том, что это ее ум привлекал мужское внимание. Поскольку многие мужчины, особенно те, кто пользуется успехом у женщин, ищут общества различных женщин, даже менее красивых, чем те, чьей благосклонности они уже добились. Они стремятся почувствовать нечто вроде дрожи, если бы вы слишком сильно наклонялись над пропастью, чтобы узнать, как гласит одно глупое выражение, докуда можно зайти, потому что избыток, наряду с самозабвением и чувством близкой смерти, одно из сильнейших проявлений желания.

«И ты точно такой же, как они», – добавила она, стараясь предупредить меня, отговорить от попыток стать самовлюбленным. И напоминая мне в очередной раз голосом уставшей матери, что она не сможет заменить мне то, что разговорный язык называет бездной жизни, и я должен надеяться на то, что встречу подходящего мне человека.

«Ты говоришь словами столь ненавистных тебе женских журналов», – сказал я, усевшись за стол, накрытый рядом с балконной дверью в ее квартире на улице Дантона. Окна квартиры выходили на улицу Отфей, и с балкона между двух домов был виден подсвеченный каркас Эйфелевой башни, прожектор которой прекращал вращаться в час ночи, давая сестре сигнал ложиться спать. В салоне было такое количество книг, какое я не видел ни у одного частного лица. Они были единственной ее гордостью, и Элиана часто говорила, что наличие частной библиотеки – признак социального положения и люди сейчас разделились на две категории: у кого есть библиотека и у кого – нет. Первые, увы, встречаются все реже, они обречены на некое одиночество, испытывают стеснение и даже стыд, подобно богатым людям, не желающим выставлять напоказ то, чем они владеют. Или подобно тем аристократам, которые считают себя вынужденными говорить на языке извозчиков. Или же подобны любителям книг, обреченным жить в одиночестве, что для них одновременно и роскошь, и неизбежность, и опровергающим поговорку, согласно которой великие умы – а разве таковыми не являются настоящие читатели? – должны обязательно встретиться.