Пристрастие к некрасивым женщинам

А у Ан-Мари Бланшар была почти невидимая под блузками или строгими свитерами роскошная грудь. Я узнал об этом спустя несколько дней, когда впервые расстегнул пуговицы кофточки, а потом застежку бюстгальтера и увидел ее тело, оказавшееся неожиданно прекрасным. Она позволяла его трогать без стыда и ограничений, равно как и половые органы, которые мне впервые в жизни было позволено ласкать, познать их влажность и теплоту, необычайную мягкость, тайные складки, неожиданные вздутия, с непритворными стонами. Она была настоящей женщиной, а не мимолетным подобием. И из глаз моих текли слезы, с годами, даже несмотря на мои циничные суждения, они стали моим единственным удовлетворением. Но как ей удавалось прятать такое тело? Она одевалась неплохо, но без изысков, знала свое место при таком лице и не хотела, чтобы мужчины оценивали ее тело. Ан-Мари понимала, что нужно было от нее мужчинам, опыт встреч с ними у нее уже был, и поэтому, как и любая другая женщина, мечтала, чтобы ее любили такой, как она есть, несмотря на слишком тонкие ноги, не очень круглые ягодицы и несколько широковатые бедра. Но про все это я забыл, увидев ее идеально симметричные груди, плотные, с очаровательными сосками чайного цвета, и благодаря умелым движениям ее рук по моему телу. А главное, мой член впервые почувствовал настоящие ласки, губы почувствовали вкус настоящих поцелуев в полумраке ее квартирки на улице Ференца Листа. И я весь отдался страсти, стараясь не только получать, но и доставлять удовольствие. Я никогда еще не слышал криков удовлетворения женщины, поскольку проститутки всегда такие притворные, как и актрисы порнографических фильмов. А то, что доносилось до меня сквозь перегородки грязных комнат дешевых гостиниц, было настолько наигранно и чрезмерно, потому что женщины театрально изображали удовлетворение, которое они испытывали очень редко, поэтому подменяли его истерическим и надрывным стремлением кончить. Это стремление всегда перечеркивалось быстрым оргазмом мужчин, оставляющих их в прострации среди бурного моря страсти, и им ничего не оставалось, как перейти к так называемому в народе оргазму клитора, мирской версией прикосновения к священному, которое должно устанавливаться при любом плотском сношении. При этом женщины размышляют о подлинности вагинального удовлетворения, сомневаются, осторожничают, приходят в отчаяние или проклинают себя. И тогда они начинают заниматься страшным, опасным сексом, как Ан-Мари, которая, в те времена, когда мы сблизились, пришла в отчаяние от грубых мужчин, часто вульгарных, находившихся ниже ее по социальному положению. Но ей нравились их пот и плохие запахи. И она надеялась вновь найти их со мной и удивилась, встретив нежность и ласку, которых невозможно было ждать от моей внешности. Это были ее слова, они поразили меня сильнее, чем если бы она сказала, что я красив. Я был потрясен, что наконец смог дать женщине что-то хорошее, и считал себя в течение нескольких часов менее уродливым, чем я есть, отчего мое лицо преобразилось. Но в отличие от женщины, которая, будь она красива или уродлива, в оргазме обретает другое лицо, не вписывающееся ни в какую эстетическую или моральную категорию, это невозможно определить. Нет, мое лицо могло измениться в общем, в движении, что нельзя назвать любовью, и не могло быть, поскольку я так решил, а точнее, так было решено за меня когда-то, апрельским днем в Сьоме.

Но Ан-Мари была не готова подчиниться моей любовной теории, то есть чисто физическим отношениям, нежным, дружеским, если хотите, но начисто лишенным чувств и надежды на продление рода. Именно такое отношение я видел у большинства женщин, которые потом сменили ее. После года встреч я в конце концов покинул Ан-Мари, поскольку после занятий любовью мне было скучно с ней и мы не смели появляться вместе в тех местах, где нас могли увидеть и предположить, что нас связывало нечто большее, чем профессиональные или дружеские отношения. Когда ужинают вместе мужчина и женщина, то предполагают совсем другое, чем о встретившихся за обедом, даже в американских заведениях быстрого обслуживания, как их называла сестра. Я думал, что там мы не будем страдать от обычного недоброжелательного отношения, но открыл почти невинную, или естественную, жестокость молодежи и детей, одновременно более благосклонных и безжалостных, чем взрослые люди, к тому, что им не нравилось. Там я тоже чувствовал себя не в своей тарелке, отвергнутым, осужденным. Только в кинотеатрах, где мое лицо скрывает темнота и я могу наслаждаться фильмом, не чувствуя на себе любопытных или более-менее осуждающих взглядов, которые бросают на меня в театре, на концерте, выставках. Как будто я могу испортить людям удовольствие, которое они получают при созерцании художественных шедевров.