Пристрастие к некрасивым женщинам

И только тогда я взглянул на нее: женщина среднего роста в ладно сидящей бордовой униформе, ничего нельзя было угадать о ее формах, разве что тело казалось худым и плотным. Волосы были забраны в короткий хвост, а вот лицо… Вначале я подумал, что она красива, какой и должны быть в моем понимании все стюардессы, хотя, в отличие от многих других мужчин, я не испытываю тягу к женщинам в униформе. И тут я был вынужден констатировать с сожалением, смешанным с надеждой, что лицо ее было почти уродливым. Не только не красивым, но уже и не первой молодости, как и у всех ее коллег, в большинстве своем более чем в зрелом возрасте и, честно говоря, страшными: седоватые волосы, толстая талия, малоприветливые манеры женщин…

Но если для личного пользования я и соглашусь с определенными формами уродства, терпеть не могу это у людей, в чьи профессиональные обязанности входит контактировать с людьми: отсутствие красоты в таких случаях оскорбительно. И это идет по нарастающей, потому что приверженцы добра прославляют повсюду инвалидов, тучных, эстетически неприглядных людей, если можно так выразиться, применяя язык врага, чью риторику моя сестра привела в своем ядовитом труде под названием «Искусство самообмана». Можно ли меня представить советником по финансам в каком-нибудь банковском представительстве или врачом-педиатром?

Эти женщины, как потом объяснила мне Клодин, бортпроводница авиакомпании «Эр Канада», именно таковыми и были. (Она прекрасно поняла смысл моего вопроса и, отвечая, несколько дистанцировалась от них, поскольку была моложе своих коллег. Я спросил, не потому ли они на самолете, что своим материнским видом могут успокоить пассажиров, потому что красивые и молодые стюардессы могут только вызвать желание у мужчин и одновременно ненависть у женщин. Инстинкт смерти – самое последнее чувство, какое должно испытывать в полете.) Оказалось, действительно эти женщины приближались к пенсии, и поэтому их назначали на престижные рейсы с такими приятными посадками, как Париж, Лондон или Рим.

Я уже вижу, как некоторые улыбаются: нет ничего обыденней, а значит, вульгарнее, чем любовная связь со стюардессой, особенно после фильма Трюффо «Нежная кожа», который всегда меня очень волновал и некоторым образом учил уму-разуму, и не только из-за нежной красоты Франсуазы Дорлеак, оставшейся в памяти после ранней смерти, но и из-за Жана Дезайи, игравшего роль любовника, писателя. По поводу него задаешься вопросом, есть ли еще сегодня такие люди на свете: литератор, пишущий в тиши своей библиотеки, воплощение чести из других времен. Жан Дезайи имел такой неприятный голос, такую невзрачную внешность, так походил на мелкого буржуа, что с трудом верится, чтобы юная стюардесса в исполнении Франсуазы Дорлеак смогла бы заинтересоваться им. Но, возможно, ее соблазнил писатель, этот статус в 1960-х годах был еще престижным. А потом она поняла, что для этого мужчины любовь и смерть в конечном счете – самое лучшее, что может произойти в жизни.

Я не завидовал писателю, которого сыграл Дезайи. Я давно уже забросил свои мечты стать писателем и перерос стадию перевоплощения в мечтах. Но когда я смотрю порнографические фильмы, не могу не представить себя актером, но не в социальном или психологическом плане, а в анонимном проявлении возникающего желания. Особенно когда выключаешь звук телевизора, чтобы не слышать голосов, не видеть убогости сценария, и начинаешь повторять те же движения, что и актер. В одиночестве, когда речь не идет лишь о семяизвержении, делать это вручную на отсутствующее и ждущее лицо. Когда уже не на экране ритуал порнографического семяизвержения совпадает с процессом одинокого мастурбатора, оно обретает ту же самую социальную и гигиеническую (и, следовательно, относительно моральную) функцию. Пусть это будет уловкой, но механика получения удовольствия помогает многим мужчинам освободиться от того, что их мучит и жжет.

Во время полета Клодин часто приходила ко мне. Она рассказывала о своей работе, радостях, неприятностях, учебе, которую вынуждена была прервать, чтобы зарабатывать на жизнь. О смерти отца, имевшего ресторанчик в Монктоне, в провинции Новый Брунсуик. О том, что она не смогла обзавестись семьей, о решении не иметь ее совсем. Несомненно, все это она говорила не для того, чтобы подать себя, а чтобы через тонкую нить разговоров и воспоминаний понять, с кем она имела дело. Клодин угадала во мне собрата по одиночеству, по лицу и еще по чему-то нежному, как она потом призналась, найдя в моем взгляде что-то светлое. Она была первой, кто мне это сказал, я всегда считал, что в моем взгляде было нечто мрачное, я всегда смотрел на женщин косо, только когда они меня видели.