Пристрелите загнанную лошадь

— Нет, Софьюшка, нельзя, грустно, в Мишаниных интонациях, сказал киллер. — Делай то, что прошу и останешься жива. — И вдруг, прикрикнул, и острие ножа впилось в кожу: — Ну! Быстро! Наклоняйся!

Что-то горячее потекло по шее, я всхлипнула и потянулась под стол.

И в этот момент, когда я уже почти дотянулась до шприца, голова Самоеда взорвалась. Почти одновременно, или скорее чуть раньше звякнуло оконное стекло, какой-то чавкающий звук раздался рядом с ухом, и липкая горячая масса залепила всю правую сторону моей головы.

Продолжая обнимать меня за талию, Самоед начал откидываться на кровать, я развернулась к нему и дико, истошно завизжала. Чуть ниже правого глаза убийцы зияло пулевое отверстие, вторая пуля снесла верхнюю часть черепной коробки, и мозг, еще живой и ярко-алый пульсировал горячей кровью.

Я отскочила от своего палача, в один момент разогнула, казалось бы сведенные страхом ноги, но не устояла, а забилась в угол и продолжила визжать. Но уже не громко, а тихо и жалобно, как испуганный щенок.

Я не слышала шагов спецназовцев по коридору, не слышала грохота, с которым упала дверь, все заглушило тихое поскуливание — я только видела, как медленно моя собственная дверь начинает падать в комнату. Мгновение, и несколько мужиков в бронежилетах и с автоматами в руках, уже передо мной.

Я забилась в угол и оттуда, повизгивая и всхлипывая, очумело таращилась на спецназ.

— Врача!! — взревел один из мужиков. — Быстро! Она ранена!

Кто-то схватил меня за руку и слабым рывком притянул к себе. Тут же из складок пятнистой одежды был извлечен не чистый носовой платок, и кто-то тихо и нежно провел им по моему лицу.

— Это не ее кровь, — несколько успокоено произнес спецназовец. — Но врача все равно надо, у нее истерика.

Как тряпичную марионетку меня передавали с рук на руки. В узкой тесной комнате было слишком много тяжелых бронированных мужчин, чтобы подхватить сломанную куклу с двух сторон и вывести на улицу. Мне было плохо, меня тошнило и очень хотелось уйти из комнаты, казалось, навсегда пропахшей кровью, теплым мозгом и смертью. Два человека за четыре дня умерли в ней.

С порога квартиры я увидела Туполева и Антона. Хозяин и его телохранитель шли, почти бежали по лестнице мне навстречу, и каждый был готов принять на грудь изломанную марионетку. Антон уже раскрыл объятия, но Туполев его опередил, пожалуй, даже оттолкнул, и я рухнула на него как была — вся в крови и липкой жирной каши из мозга и костных осколков.

— Уведи, уведи меня отсюда, — умоляла я. — Я больше не могу, я больше… я устала-а-а-а!!

— Да, да, спокойно, — бормотал Туполев, — сейчас я тебя уведу. К себе.

Назар подхватил меня крепкой рукой подмышки, прижал к себе и помог спуститься по лестнице. Антон шел сзади, поддерживал и, в отличие от хозяина, не бормотал ничего утешительного.

Внизу у лестницы меня ждал врач. Он быстро осмотрел лицо, голову, буркнул «ни царапины» и достал из кармана синей форменной куртки белый зачехленный шприц:

— Вам надо сделать укол, — проговорил и уверенно задрал мой рукав.

Когда тонкая игла блеснула под светом фонаря и приблизилась к локтю, я дернулась, взвизгнула как ненормальная и отпихнула руку врача:

— Нет, нет, что угодно, только не укол, — и добавила с рыданием, — умоляю.

— Успокойте ее, — возмущенно сказал врач.

— Не надо, пожалуйста, не надо, — умоляла я, — я не могу укол, я не выдержу…

Врач обескуражено взглянул на Туполева. Тот тряхнул меня как следует, хотел что-то приказать, но я вцепилась в него всеми когтями и зашептала:

— Не надо, не надо укола. Он… он тоже хотел сделать мне укол… я, я не выдержу… Я сама, сама успокоюсь.

— Сама? — с сомнением спросил Назар.

— Да. Мне нужно только умыться. Я сама успокоюсь, — уже почти твердо, закончила я.

Туполев обернулся к Антону и кивком головы приказал ему подойти вплотную:

— Веди ее ко мне. Приготовь ванну. — И передав с рук на руки, мрачно добавил: — Я хочу взглянуть на н е г о.

Сказал и быстро поднялся по лестнице.

Бережно поддерживая, Антон вел меня к дому Туполевых. Я болталась в его объятиях как соленая тюлька и слабо лепетала:

— Как вы могли, как вы могли так меня обмануть?! Почему, почему вы не сказали мне о снайперах? Зачем заставили пережить все это?!

Я повторяла и повторяла эти вопросы, заставляла Антона отвечать, и он разговаривал со мной как с перепуганным ребенком, только слова такие не предназначаются для детских ушей:

— Сонечка, мы не могли. Если бы ты начала взывать о помощи, он бы убил тебя или скорее взял в заложники. Прикрылся тобой, как щитом и рвался на выход. А такого исхода, врагу не пожелаешь, Самоед не школьник в Алабаме, он профи.

— А я бы промолчала!

— Нет. Скорее всего, ты бы не выдержала. Такие игры не для хрупких девушек.

— Но хоть намекнуть о наблюдении, вы могли?! Если не о снайперах, то хотя бы о наблюдении — «Сонечка, мы с тобой, мы рядом, не волнуйся»…

— Тоже никак. Самоед сам снайпер. Если бы ты бросила хотя бы случайный взгляд в окно, он бы все понял. И сразу убил. А так он был почти спокоен…

— Вы нас слушали, — убежденно, без вопросительной интонации, сказала я.